— А теперь, Лорна,— сказал я, не выпуская любимую из объятий, — я расскажу тебе одну трогательную историю.
- Никакая история меня не растрогает, если она не о тебе и не о моей бедной матушке.
— Она как раз о твоей бедной матушке. Достанет ли у тебя сил выслушать мой рассказ? — спросил я, удивлять, почему в такую минуту Лорна не вспомнила о своем отце.
- У меня достанет сил выслушать все что угодно. Но, хотя и я уже давно забыла свою матушку, я бы все равно не хотела услышать о ней что-то дурное.
— Она-то не сделала ничего дурного, а вот ей причинили много зла. Лорна, ты родилась в несчастливой семье.
— Лучше уж в несчастливой, чем в бесчестной,— ответила Лорна с обычной своей живостью.— Скажи мне, что я не из Дунов, и я — я полюблю тебя еще больше.
— Ты не из Дунов, Лорна, теперь я знаю это наверняка. Но из какого ты рода,— этого я не знаю.
— Но мой отец... твой отец...
- Твой батюшка погиб в Пиренейских горах от несчастного случая, а твою матушку убили Дуны. Точнее говоря, не убили, а приблизили ее конец и отняли тебя у нее.
Услышав эту внезапную трагическую новость, Лорна в бессилии откинулась на скамейке. Лицо ее стало мертвенно-бледным, но потом оно мало-помалу обрело свой прежний цвет. А я между тем проклинал себя в душе за то, что не нашел нужных слов, не сумел подготовить Лорну, и вывалил все сразу, бестолочь такая. Грудь ее бурно вздымалась от волнения, и все же она сжала мою руку, побуждая продолжить свой рассказ.
Остальное Лорна выслушала, почти не выдав себя ни словом, ни жестом, и лишь ее тихие вздохи, ее глаза, ее нежные пальчики, которыми она по-прежнему время от времени сжимала мою руку, говорили мне о том, как отдается в ней каждое мое слово. И только тогда, когда я кончил, она, наконец, дала волю слезам, оплакивая горькую участь своих родителей. Но ни единой жалобы, ни единого упрека вышним силам не сорвалось с ее уст: случившееся она восприняла как неизбежность, рок, судьбу.
— Лорна, дорогая,— не выдержал я, ибо мужчины хуже переносят пытку временем, чем женщины, — неужели ты совсем не хочешь знать, какой у тебя настоящий титул?
— Зачем? — спокойно и печально ответила Лорна - Зачем, если мне не с кем его разделить?
— Бедная моя! — невольно вырвалось у меня.
— Джон,— порывисто воскликнула Лорна,— ты... только ты... Вся моя жизнь — твоя!
— Я не могу поверить,— еле слышно, почти шепотом, проговорил я в маленькое прекрасное ушко,— ...не могу поверить, что ты и вправду любишь меня так, что готова поступиться всем на свете.
— А ты — разве ты не смог бы поступиться всем ради меня? — спросила Лорна, отойдя от меня на шаг и пытливо всматриваясь в мое лицо.— Разве ты не мог бы оставить свою ферму, свою матушку, сестер, дом,— оставить все это ради меня, Джон?
— Смог бы — смог, ни минуты не раздумывая. И ты знаешь — знаешь это, Лорна.
— Да, знаю. И потому я так тебя люблю.
Нет, ее ясные чистые глаза не лгали никогда и не лгали сейчас, и весь мир, глядевший на нас, был тому свидетелем. Я знал: каким бы высоким ни было положение Лорны, мы никогда не расстанемся, и она всегда будет моей.
И я повел ее в дом, и она упала на руки матушке, и обе залились счастливыми слезами, и Анни, стоя рядом, кусала губы, готовая в любую минуту присоединиться к ним.
Потом, когда все успокоились, мы устроили семейный совет и решили, что если Джереми Стикльз не поправится до такой степени, чтобы хоть что-то произнести своим обезображенным ртом, я, не откладывая дела в долгий ящик, отправляюсь в Уочетт.
Увы, несмотря на все наши старания, Джереми Стикльзу день ото дня становилось все хуже, а однажды его просто залихорадило, и виной этому стала наша Лиззи. Через нее он узнал то, что матушка и Анни тщательно скрывали от него, а именно: сержант Блоксем, старший помощник мастера Стикльза, настрочил пространный отчет обо всем, что произошло, не забыв упомянуть о ранении своего начальника, и отправил свое сочинение прямиком в Лондон, вручив его чиновникам лорда-канцлера.
Пока Джереми Стикльз был прикован к постели, сержант Блоксем быстренько прибрал власть к рукам и взял под свою команду оставшихся в живых солдат. Затем, желая послужить отечеству и показать свою образованность, он три ночи кряду просидел над своим сочинением. Узнав о том, что Лиззи кое-что смыслит в изящной сложности — так, во всяком случае, считала она сама и, нимало в том не сомневаясь, раззвонила о своих талантах всем и каждому,— бравый вояка принес ей на суд свою писанину. Уединившись с ним на заднем дворе, Лиззи присела на бревно и, убедившись в том, что их никто не потревожит, выслушала доклад сержанта с глубоким вниманием. Сделав свои вставки и беспощадно вымарав все, что сочла нужным, Лиззи составила столь изящный и вместе с тем столь пылкий отчет, что сержант тут же, можно сказать, не отходя от бревна, по уши влюбился в эту чертовку.
Итак, отчет, как я уже сказал, был отправлен в Лондон с чиновниками, которым мы восполнили недостающий гардероб и дали с собой продовольствия на три дня. Посланцы лорда-канцлера одолжили у нас пару лошадей и двинулись в Данстер. Там они их оставили и наняли свежих лошадей до самого Лондона. Они пробыли у нас так недолго, что мы расстались с ними безо всякого огорчения, тем более что огорчения с избытком доставлял нам бедный Джереми Стикльз.
После того, как новости об отчете Блоксема дошли до его слуха, Джереми, по меньшей мере, две недели пролежал в постели, находясь между жизнью и смертью. Я, как мог, старался ободрить его. Я честил на все корки проныру Блоксема, ругая его так, как не ругал сам Джереми, и добрый Джереми, ошеломленный моей горячностью, почти простил своего лукавого подчиненного и после этого быстро пошел на поправку.
Господи, кто бы меня-то поддержал в те дни! Не зная, что готовит мне грядущее и как скоро заберут от нас Лорну, я собрался с духом и в один прекрасный день выехал в Уочетт. Я скакал по дороге, вооруженный до зубов, не испытывая ни малейшей боязни перед Дунами, потому что даже эти отпетые наглецы присмирели после того, как я пробил их дубовые двери орудийным стволом. Кроме того, ходили слухи, будто они решили, что я заговоренный, и ни ядра, ни пули меня не берут: все знали, что я прошел сквозь пищальный огонь и ни единый волос не упал с моей головы. Однако я отдавал себе отчет в том, что Карвер Дун был слишком умен, чтобы всерьез относиться к подобным бредням, и при мысли о нем меня охватывало чувство безотчетного страха, хотя я готов был в любую минуту сойтись с ним лицом к лицу.
Глава 42
Старая нянюшка Лорны
Когда я постучался в дверь маленькой приморский гостиницы близ Уочетта, никто не ответил мне, не впустил внутрь. Я долго ждал, поглядывая на море, а потом, видя, что лошадь моя держится из последних сил, решил снова побеспокоить хозяев. После моего повторного стука прошло еще некоторое время, а затем женский голос спросил через замочную скважину:
— Кто там?
— Мальчик с водокачки, — весело представился я, помните — это было много лет назад — сломанную карету в Далвертоне?
— О да-да, конечно, помню. Помню и мальчика с чудесной белой кожей: кажется, это было только вчера. Много, ох много раз хотелось мне повидаться с ним!
С этими словами женщина отперла дверь и тут же в страхе отпрянула назад, увидев перед собой здоровенного верзилу.
— Нет, вы не тот маленький мальчик. Это невозможно. Зачем вы обманываете меня?
— Сударыня, я не только тот маленький мальчик, что накачал вам тогда воды, но я еще и пришел, чтобы рассказать вам о вашей маленькой девочке.
— Ну что ж, тогда входи, мой маленький большой мальчик,— сказала женщина, и ее черные глаза потеплели.
Я вошел в прихожую и внимательно посмотрел на хозяйку. Конечно, прошло много времени, и она, как и я сам, очень изменилась, но лицо ее было по-прежнему прекрасно и светилось живым насмешливым умом. Словом я взглянул на нее, она — на меня, и каждый еще раз убедился в том, что его собеседник является именно тем, за кого себя выдает.
Мадам Бенита Оудам провела меня в небольшую комнатку, где стояли два кресла и стол. Когда мы сели, она усмехнулась и вдруг, неожиданно для меня, спросила:
— Сошли ли с вас те ужасные синяки, что, помнится, так поразили меня в тот день на постоялом дворе?
Рассуждать о своих синяках, хотя бы и в шутку, мне, в тот момент хотелось меньше всего, и потому, сразу же направив разговор в серьезное русло, я попросил мадам Бениту рассказать о вечере того ужасного дня, когда я впервые повстречался с ней. Она рассказала мне то же, что и Джереми Стикльз, дополнив историю кое-какими подробностями и особенно там, где речь шла о Лорне.
— А вы бы узнали ее сейчас? — спросил я, удивленный тем, как хорошо запечатлелась в ее памяти Лорна в возрасте пяти лет.— Вы бы узнали ее сейчас, встретив не ребенка, а взрослую девушку?
