Глава десятая
1
Весь февраль на Мысхако и в Станичке шли ожесточенные бои.
Командование понимало значение нового плацдарма и бросило в десант большие силы. На клочок земли, отвоеванный в первые дни десанта, высадились два корпуса, в который входили пять бригад морской пехоты, 176-я Краснознаменная стрелковая дивизия, артполк. Группой десантных войск командовал генерал-майор Гречкин. В первые дни он руководил боем со своего наблюдательного пункта, находящегося на девятом километре северного берега Цемесской бухты. Затем, когда на плацдарм высадилось несколько бригад, он покинул свой наблюдательный пункт и перебрался на Мысхако.
Гречкин отлично знал местность по обе стороны бухты. Лет двадцать тому назад он служил командиром полка в Таманской дивизии, которой командовал герой гражданской войны Ковтюх. Эта дивизия была преобразована из знаменитой Таманской армии, совершившей легендарный переход по побережью Черного моря для соединения с войсками Красной Армии. После гражданской войны Ковтюх облюбовал место для летних лагерей своей дивизии невдалеке от Новороссийска на берегу Цемесской бухты. Боевые учения дивизия проводила в окрестностях Новороссийска, а на девятом километре Ковтюх устраивал свой наблюдательный пункт во время военных маневров.
Руководство боевыми операциями десанта и войск, находящихся на правом берегу Цемесской бухты и на перевалах, было поручено 18-й десантной армии, которой командовал генерал-лейтенант Леселидзе.
Несмотря на большие силы, брошенные на плацдарм, десантники так и не смогли освободить Новороссийск. Им удалось только отбить у противника несколько сопок горы Колдун, продвинуться немного за шоссе, ведущее в совхоз «Мысхако», и занять часть Безымянной высоты и часть кладбища. В Станичке они выровняли фронт по Азовской улице.
Гитлеровцы быстро оправились от паники, охватившей их в первые дни десанта, и за короткое время сумели создать прочную оборону. В течение недели они отгородились от десантников минными полями, проволочными заграждениями, несколькими линиями траншей. Командование 17-й немецкой армии бросило на оборону Новороссийска несколько новых частей. Из района Южной Озерейки пришла 19-я пехотная дивизия. По-видимому, немцы имели сведения о том, что туда наши войска высаживаться больше не намерены. У причалов Цемесской бухты оборону поручили 15-му и 18-му отдельным батальонам морской пехоты, имеющим каждый по семьсот человек личного состава. В Станичке, на кладбище и на Безымянной высоте оборонительные рубежи заняли 4-я горнострелковая и 73-я пехотная дивизии немцев, 1-я и 4-я горнострелковые дивизии румын и 9-я румынская кавалерийская дивизии.
К тому времени, когда на плацдарм высадились наши главные силы, гитлеровцы имели на каждый километр обороны до шестидесяти пулеметов, до двадцати минометов и двадцать пять орудий. На каждом километре обороны выросло по нескольку дзотов.
Прорвать такую оборону было чрезвычайно трудно. Десантники уничтожили в февральских и мартовских боях более семи тысяч гитлеровских солдат и офицеров, захватили около пятидесяти орудий и минометов, подбили десятки танков.
Но и в марте десантники не вошли в город.
Командование, обсудив создавшееся положение, сочло необходимым временно прекратить наступательные действия на Новороссийск. К тому времени войска Северо-Кавказского фронта, наступавшие на Кубани, освободили Краснодар, отогнали 17-ю немецкую армию на рубежи рек Кубань, Калабатка, Адагум, Псиф и приостановили наступление в связи с необходимостью дать войскам отдых и подтянуть тылы. Таким образом, в связи с прекращением нашего наступления на Кубани гитлеровцы могли бросить на оборону Новороссийска новые части, а наша 18-я армия, обескровленная в февральских и мартовских боях, не имела возможности подкрепить десант новыми силами.
Но при решении вопроса о прекращении наступательных действий против Новороссийска встала задача: что делать с десантными частями, находящимися на Мысхако, — отозвать их или сохранять плацдарм?
Военная наука учит, что главное в десанте — неожиданность, быстрота и натиск. Когда же этого не получилось и противник успел создать прочную оборону, десант следует отозвать и разработать новую операцию.
Может быть, так и поступило бы командование, если бы не некоторые обстоятельства. Нужно было учитывать высокий наступательный порыв советских воинов. Они кровью завоевали кусок родной земли и не собирались вновь отдавать его врагу, и они верили в конечную победу здесь, на берегу Черного моря. Сначала Новороссийск, а потом Крым, Севастополь — так говорили моряки.
Другое обстоятельство также заставляло задумываться. Подсчеты показали, что провести эвакуацию десанта за одну ночь невозможно. Растягивать же эвакуацию на несколько суток — значит рисковать жизнью многих советских воинов.
И командование приняло решение — сохранить плацдарм для развертывания дальнейших наступательных операций.
Генерал Гречкин получил приказ перейти к обороне. Десантники срочно начали возводить оборонительные укрепления. За короткий срок они создали на каменистой земле стройную систему траншей, блиндажей, дзотов. В балках выросли, как грибы после дождя, землянки, в каменных скалах образовались пещеры — склады боеприпасов, бомбоубежища. На обрывистом берегу сделали причалы для кораблей.
Так оказалась в тылу у противника Малая земля, как назвали плацдарм десантники, ставшая впоследствии символом боевой стойкости, мужества и отваги советских воинов. Малоземельны занимали территорию шириной в шесть и глубиной в четыре километра.
О переходе к обороне Глушецкий узнал у пулеметчиков соседней бригады. Весь день он находился у них, наблюдая за противником. Вечером, когда Глушецкий собирался уходить, появился командир взвода. Глушецкий не в первый раз приходил на эту огневую точку и поэтому был знаком с ним.
— Можете поздравить меня, — сказал командир взвода, пожимая руку Глушецкого.
— Поздравляю. Но с чем? Орден получили?
— Партбилет. Вручал заместитель начальника политуправления фронта полковник Брежнев.
— Он разве здесь?
— С утра. Ну и дотошливый человек, скажу вам, этот начальник. Обошел всю передовую, осмотрел оборонительные рубежи, огневые позиции артиллеристов. Не очень-то понравилось ему то, что увидел. Сами знаете, не любят моряки окапываться. Полковник справедливо критиковал нас. Сказал, чтобы углубили окопы и ходы сообщения, покрепче сделали накаты в блиндажах. Они сейчас у нас такие, что их любой снаряд пробьет. Побывал он в землянках, даже на камбуз заглянул. Много замечаний сделал начальству. Посоветовал поставить в землянках печи, чтобы матросы могли обогреться, просушить одежду.
Выражение лица, тон, которым он произносил слова, жесты — все говорило о том, что командир взвода одобрительно относится к действиям полковника.
— Похоже, что переходим к обороне, — задумался Глушецкий.
— Сдается, что так. После вручения билетов полковник беседовал с нами. Сказал, что немцы готовят против нас наступление, хотят сбросить в море. Потому надо глубже зарываться в землю.
Повернувшись к наводчику пулемета, командир взвода сказал:
— Слышал, Сеня? Наматывай на ус. Надо сделать запасную площадку, вырыть лисьи норы на случай бомбежки. Полковник говорил: ни шагу назад! Стоять на месте! Дошло до тебя?
— Дошло, как не дойти, — спокойно отозвался наводчик.
Вернувшись в роту, Глушецкий узнал, что полковник Брежнев был и в его бригаде. Об этом ему рассказал Уральцев.
— Вот это партийный работник, — с явным восхищением говорил Уральцев. — Во все детали вникает, вплоть до того, как матросы портянки сушат. Любит, видать, поговорить с рядовыми. И веселый. С матросами песни пел. Нашему начальнику есть чему поучиться у него.
— Но наш-то тоже неплох.
— Неплох, — согласился Уральцев. — Для меня он пример того, каким должен быть политработник: личным примером, задушевным словом он должен вселять в людях бодрость, уверенность в победе, чистоту помыслов. Не раз я смотрел на себя как бы со стороны и сравнивал. Далековато еще до них. Иногда я, например, серьезен не в меру. Ни разу не пел песен с ребятами, не шутил, сам не знаю почему. А вот Брежнев находит время и пошутить, и песни спеть с солдатами. А забот-то у него больше. Песня, если ее петь коллективом, сближает людей. Неспроста у русского народа издавна много хоровых песен.
— От характера зависит. Брежнев по натуре жизнерадостный человек. Так я полагаю.
— Это верно. Наш начальник знает его еще по Южному фронту. Тогда Брежнев был заместителем начальника политуправления фронта.
— На передовой я слышал, что Брежнев говорил о переходе к обороне. Верны ли разговоры?
