— После высадки десанта прошло всего двадцать дней, непрерывно идут ожесточенные бои. Вроде бы не время для торжественных приемов.
Но, подумав, сказал:
— А что — правильно, пожалуй. Сам этот факт говорит об уверенности Военного совета в успехе десанта. А эта уверенность передастся десантникам.
Из Станички до поселка Мысхако не менее трех километров. И почти весь этот путь простреливался пулеметным огнем. Гитлеровцы знали, что передвижения у десантников происходят ночью, поэтому до утра не прекращали стрельбу из пулеметов. Стреляли неприцельно, а с расчетом на «счастливого», авось да кого зацепит пуля. И зацепляла. От Станички проходила болотистая балка. Ноги вязли в грязи по щиколотку.
Идти ночью, без дороги, по грязи, припадая к земле после очередной пулеметной очереди, — невелико удовольствие. С полдороги Семененко стал ворчать:
— Моя бабушка говорила: за кило кишки семь верст пишки. Была нам охота идти на заседание. Обошлись бы без нас.
Его поддержал Гриднев:
— Твоя бабка, видать, мудрая была. У нас тоже есть поговорка: за семь верст киселя хлебать. Помню, в нашей МТС был такой случай…
Гриднев не успел рассказать, что за случай, как споткнулся и упал. Поднявшись, он забыл, о чем хотел поведать, а только ругнулся.
Усталые, но все же дошли до поселка и разыскали тот подвал, где будет проходить прием.
Подвал, бывший винный склад, был просторный. Но вскоре тут собралось столько народу, что стало тесно.
Столами служили снарядные ящики, застланные белыми простынями. Сиденьями служили также снарядные ящики, на которые положили доски. На импровизированных столах — хлеб, ломти сала, банки с тушенкой, бутылки с вином и спиртом, алюминиевые кружки. Вилок и ножей на столах не было, но в этом и не было нужды. У каждого за голенищем ложка, в кармане нож — личное оружие, с которым фронтовик никогда не расстается.
Уральцев обратил внимание на то, что все приглашенные пришли с автоматами и даже с гранатами и подумал: «И правильно. Кто знает, может, торжественное заседание придется прервать и вступать в бой. Ведь противник всего в километре от подвала. С бала и в бой, как говорится».
В подвале с низким цементированным потолком шел гул, словно морской прибой. Переговаривались громко. Особенно те, кто встречал знакомого. Наискосок от Семененко сидел черноволосый матрос и пристально смотрел на него. Наконец он воскликнул:
— Павло! Неужто ты?
Семененко вскочил и обрадованно крикнул:
— Лешка! Гляньте на него — живой, щучий сын! Тебя же под Инкерманом бомбой засыпало.
— Было такое дело. Не взяла. Откопали.
— Добрый хлопец этот Лешка, — обернулся Семененко к Уральцеву. — До войны на одном корабле служили.
— А о тебе, Павло, говорили, что ты погиб в Севастополе.
— Брехня. Бачишь меня в натуре. Ты в какой части?
— В двести пятьдесят пятой. У Потапова.
— А я у Громова. Соседи, выходит.
— Похоже. Приходи в гости.
Но вот поднялся командующий 18-й десантной армией генерал-лейтенант Леселидзе — и шум в подвале стих.
Генерал поздравил присутствующих с днем Красной Армии и флота, рассказал о разгроме немецкой армии под Сталинградом, о дальнейших успехах советских войск в войне с гитлеровскими захватчиками и поднял тост за победу.
Потом выступали десантники.
К разведчикам подошел незнакомый полковник с густыми черными бровями, подсел рядом и спросил:
— Вы из какой бригады?
— Разведчики из бригады полковника Громова. Нас трое, — ответил Уральцев.
— Уважаю разведчиков, — улыбнулся полковник. — Будем знакомы. Я заместитель начальника политуправления фронта Брежнев.
Он наполнил алюминиевые кружки вином.
— За ваше здоровье и боевые успехи.
Когда разведчики выпили, полковник попросил Уральцева рассказать, как воюет бригада, большие ли потери, как настроение матросов, в чем нужда. Выслушав, полковник сказал:
— Неплохо. Вы командир роты?
— Замполит.
— Давно на политработе?
— Меньше года. Раньше работал в газете.
— Побываю в вашей бригаде обязательно. В соседней — двести пятьдесят пятой был, а до вас не успел дойти.
— Мы соседи.
— Знаю. Район кладбища господствующая высота. Очень важно, чтобы ваша бригада овладела ею.
— За угол кладбища мы зацепились, а дальше не можем продвинуться. Немцы там здорово укрепились — за каждым памятником, за каждой могилой у них огневая точка.
— Против десанта сосредоточено четыре дивизии противника. Та дивизия, которая была в Южной Озерейке, теперь воюет против нас. Сил у противника больше. Но нам отступать некуда — позади нас море.
— И позор, — вставил Гриднев.
— Да, скрывать не буду — и позор.
Брежнев посмотрел на Гриднева и с некоторым удивлением спросил:
— А вы тоже разведчик?
— Так точно, товарищ полковник.
— Возрастом вы вроде…
— Возраст, товарищ полковник, не помеха. Была бы силенка. А боевой опыт у меня еще с гражданской.
— Что верно, то верно, — согласно кивнул Брежнев. — А раз вас делегировали сюда, то, стало быть, отличились.
— А мне положено отличаться, я ведь парторг роты.
— О, — протянул Брежнев. — Рад, что познакомился с боевым парторгом.
Он крепко пожал ему руку и опять наполнил кружки.
— Выпейте еще, друзья, за победу. И за тех, кому положено отличиться, — за коммунистов.
Сам он пить не стал, а только пригубил, потом подсел к другой группе десантников.
— Душевный человек. Дюже он понравился мне, — сказал Семененко.
— Вот стариковская память, — покачал головой Гриднев. — Вроде где-то видел, а где — не припомню. Вы, товарищ замполит, не припомните?
— Нет, не припоминаю.
— Ага, вспомнил, — обрадовался Гриднев. — Под Туапсе. Вас тогда, товарищ замполит, не было в нашем разведотряде. Мы пришли на передовую. Перед тем как перейти линию обороны, как водится, присели, чтобы последний раз перекурить. Видим, по траншее ходит полковник и о чем-то разговаривает с солдатами. Так это был этот самый полковник Брежнев. Ах, жаль, что поздно вспомнил, сказать бы ему о нашем знакомстве.
Семененко рассмеялся.
— Ой, батя, уморил. Знакомства-то ведь не состоялось. Я тоже припоминаю…
— Как это не состоялось, — не согласился Гриднев. — В одной траншее находились, от одних и тех же мин головы прятали, да и разговоры его с некоторыми солдатами слышал… Чего еще?
— В общем, так: я тебя знаю, ты меня нет.
— Он, конечно, мог и не запомнить меня. Нашего брата столько, что всех не упомнишь.
— То так.
Объявили о выступлении армейского ансамбля песни и пляски. Все затихли. Давно не слушали десантники песен, особенно старинных русских. Но когда артисты запели фронтовые, то десантники стали им подпевать, да так громко, что артистов не стало слышно. А потом в разных концах обширного подвала каждая группа запела свою песню.
Захмелевший Семененко затянул украинскую песню. Его поддержали еще несколько человек. Полковник Брежнев подошел к Семененко, одобрительно улыбнулся и запел вместе с ними. Когда песня кончилась, Брежнев сказал:
— Гарно спивали.
Тут Семененко не утерпел от вопроса:
— Видкиля вы, товарищ полковник, знаете украинские песни?
— А я же с Украины, — ответил Брежнев.
Семененко хотел спросить его, не земляк ли, но в это время полковника окликнул командующий армией и он пошел к нему.
Семененко посмотрел ему вслед и убежденно произнес: — Мабуть, земляк. Добре спивае.
Было далеко за полночь, когда десантники стали расходиться по своим бригадам. Семененко и Гриднев были изрядно под хмельком, да и Уральцев, ранее не пивший спиртного, а на этот раз рискнувший выпить немного вина «Черные глаза», чувствовал себя навеселе. Поэтому обратный путь в Станичку не казался им таким утомительным. Они даже не обращали внимания на шальные пули, со свистом рассекавшие воздух. По дороге Семененко не раз вспоминал полковника с густыми бровями и доброжелательной улыбкой и каждый раз закруглял:
— Мабуть, земляк. Душевный мужик.
А Гриднев всю дорогу рассказывал о каком-то случае в его МТС, когда директор зазнался, перестал здороваться с трактористами и как приехал новый секретарь райкома и перевел директора в рядовые механики.
Уральцев молча слушал его, не перебивая. Он знал, что у Гриднева на всякий повод найдется пример из его работы в МТС.
6
После смерти Куникова командование отрядом перешло к начальнику штаба Котанову.
Но память о майоре в отряде не померкла. Отряд стал именоваться куниковским.
Через две недели после смерти майора отряд отозвали на Большую землю для формирования и подготовки к новой операции.
Тане представлялся случай покинуть Малую землю, уехать в Геленджик и быть вместе с Виктором. Но она этого не сделала. За эти дни она опять обрела душевную твердость. Чтобы окончательно заглушить в себе все личные чувства, она решила остаться на Малой земле.
