не о том.
— Вправду, людишки с Амура уходят?
— Вправду. Ниже Зеи ни Кокуреева рода, ни Толгина нет уже. Всё сожгли и ушли. Дючеры из Дувы ушли… и из других улусов. Что выше по Амуру — не знаю. Но, думаю, там пока поболее осталось. Вон, Кашинец с его полусотней всю зиму в осаде просидел.
— Ну, и как мне на Шунгал не идти, Дурной? — возвысил голос Онуфрий. — Видишь, сколько народу у меня! Их кормить нечем. А сам речешь, что по Амуру пустынь… А по Зее что?
Дурной вздрогнул. Если сейчас полтыщи казаков Кузнеца хлынут на Зею — все его попытки наладить отношения с местными пойдут прахом.
— По Зее только малые роды кочуют. Их не споймать.
— Вот и всё, Дурной. Одна нам дорога — на Шунгал, — грустно улыбнулся Кузнец, не ведавший иного пути, кроме как грабить.
— Скоро нерест начнется, красной рыбы будет — горы, — неуверенно начал Санька.
— Рыба твоя — поперек горла уже, — скривился приказной. — Мяса же не хватает. Хлебушек нужен, хлебушек! Идем на Шунгал-реку.
Кузнец оценивающе оглядел снаряженного по-боевому беглеца.
— Вы, как вижу, виниться приехали, — усмехнулся он. — Прощение вымаливать будешь? Что ж, коли, кровь в походе за дело государево прольете…
Дурной с грустной улыбкой покачал головой.
— То не дело государево — местных грабить год за годом, Кузнец, — вздохнул. — А повиниться можно. Но я сразу скажу: за то, что Челганку умыкнул — вины своей не вижу! И каяться не буду. А за прочее… И за товарищей моих…
Санька поклонился земным поклоном.
— Прощения просим, Онуфрий Степанович! Прости нас, ибо мы весь год за тебя дело государево справляли! Построили острожек, как велено было. Небольшой, но сотню-другую разместить можно. Ясака не имали, но соболей привезли. Кашинец тебе 18-ю ясачными соболями поклонится, а мы тебе 30 привезли, что сами набили.
Глаза Кузнеца блеснули. Он понимал, что раз 30 привезли, то набили раз в десять больше. Это было не так: Санька уговорил ватажников отдать почти половину, чтобы задобрить приказного. Чтобы отвлечь Онуфрия от алчных мыслей, Дурной сказал главное.
— И пашню подле острожка завели. Вот, как раз перед отплытием отсеялись.
— Много ли? — с надеждой спросил Кузнец.
— Нет. Нас же всего десяток людишек, — с укоризной ответил Санька. — Подсека невелика. Но, если урожай выйдет хороший — человек сто своим хлебом прокормим.
Кузнец скривился. Вот же неблагодарный! Еще никто из русских столько хлеба не растил на Амуре. Радовался бы лучше. Но беглец из будущего помнил, что новому приказному Зиновьев велел — прокормить 5000 войска.
«Как дитя наивное, — вздохнул Дурной. — Разве такие объемы из ничего берутся? Надо силы вкладывать, чтобы пять тыщ прокормить».
— В общем, на Шунгал мы не пойдем. И тебе я не советую, атаман… Хочешь, прими наш труд в качестве искупления за наши вины. И дозволь нам развивать начатое… Эх, нам бы побольше людей, мы бы там основательно обжились!
Кузнец молчал. Дурной догадывался, что ему этот острожек с пашней, как манна небесная. Потому что в реальной истории ничего из наказов Зиновьева он так и не выполнит. Можно наказать воров, но какая с того польза? А, если оставить их на острожке — то выгода будет. Санька знал Кузнеца, как рачительного человека — и ставил на это всё.
— Нда… Ты что ли у воров за старшего будешь?
— Я говорю от имени всех, — уклончиво ответил Санька.
— Ну, тогда и передай всем! Коли у вас кровушка жидка для настоящей казацкой работы, то разрешаю вам и далее строить новый острожек. Усть-Зейский.
— Нет, — Санька очень сильно хотел сохранить в тайне местоположение своего острожка, так что такое название ему не нравилось. — Острог наш… Темноводный.
— Чего так?
— Ну, Амур же. Темная Вода. Все народы вокруг эту реку так именуют.
— Ну, пускай…
— Людей бы нам еще, — обнаглев, напомнил Санька.
— Каких людей? Ты ж сам сказал, что меня сильный враг впереди ждет!.. Ну, хотя, эти новые… служилые, что Кашинец привел… С их толку в бою особого не будет. Разве их тебе дать?
Увы, кашинских заполучить оказалось не так просто. Они уже пообщались с основной «армией», и им передалось общее ожидание поживы. В начале мая они были счастливы крыше над головой да сытной горячей пище, а сейчас грезили награбленными соболями, шелками, а то и серебром. Сам Мишка Кашинец забыл, что Зиновьев повелел ему пашни заводить и первым голосил, что надо идти бить басурман! Более того, даже часть ватажников вдруг выступили против Дурнова и прямо заговорили: надо идти в набег.
Глава 50
Радужная картина, которую себе нарисовал Санька в острожке… теперь официально Темноводном… Картина эта тускнела на глазах. Из диких волков не так просто сделать домашних псов. Зачем выживать в уединении, если можно весело и с прибытком грабить?
С трудом он уговорил остаться почти всех. Один Ивашка «Делон» только усмехался на его увещевания.
— Коль уж мы с полком заодно и больше не воры — моя святая обязанность идти со всеми! — высокопарно заявлял тот, вновь смущая остальной народ.
Наконец, Дурной махнул рукой и обратился к «Делону» напоследок:
— Мы с тобой никогда друзьями не были. Но пережили вместе немало. Я за всех вас клялся стоять. И за тебя тоже, Ивашка… Береги себя! Там, на Шунгале бойся не столько сабли или копья, сколько свинца. Понял?
— У них будет огненный бой? — удивился Ивашка, почему-то сразу поверив словам найденыша.
— И много, — вздохнул Санька и тут же уточнил. — Я так слышал от дючеров и дауров.
Своим врать про осведомителей из местных было сложнее, чем Кузнецу. Ну, а как еще объяснить то, что беглец из будущего точно знал, что в войске маньчжурского наместника Шархуды будет не меньше сотни корейских мушкетеров… как бы дико не звучало это словосочетание. И, что именно они заставят казаков отступить. Нет, Санька, конечно, как мог, подготовил приказного Онуфрия к возможному столкновению… Кто знает, возможно, это изменит ситуацию. Все-таки предупрежден — значит, вооружен.
«А ведь даже хорошо, что Ивашка там будет, — вдруг озарило его. — Я всё смогу узнать из первых уст. Поменялось что или нет… Лишь бы выжил Делон недоделанный».
Удивительное чувство переживания за своего наполняло его и болью, и какими-то внезапно теплыми приятными ощущениями.
В итоге беглец из будущего увез на Темноводный около двух десятков кашинских (при десяти пищалях и практически без пороха и свинца) и почти всех своих. Без одного. В целом, с даурами и дючерами набирались четыре десятка
