"Все это довольно странно, – ответил Роберт. – Я выкосил лужайку, сам не знаю зачем. Потом я поставил косилку обратно в гараж. Дверь в гараже у нас открывается вверх. Так что, когда дверь открыта, с противоположной стороны улицы видно все, что происходит в гараже. Поставив косилку в гараж, я помочился на нее. И все вспомнил!
Я был еще совсем маленький, когда, забежав как-то в гараж, увидел новенькую косилку. Тут я взял и написал на нее. Я не слышал, как в гараж вошла мать.
Обеими ладонями она с силой ударила меня по ушам, потом зажала мне рот рукой и притащила в дом. Там она долго и страшно меня отчитывала. Ужасная была лекция.
После этого я мог пользоваться туалетом дома, только если мать была занята на кухне, а отец был на работе. В школе или в летнем лагере мне приходилось далеко убегать в поисках укромного местечка, чтобы пописать. При малейшем шорохе в голове раздавался раскат грома. Я не воспринимал это как звук оплеух".
'Так вот в чем твоя проблема, Роберт, – заключил я. – Смирно. Сомкнуть ряды. Кругом. Марш. Кругом. Стой. Напиться как следует. Марш. Пописать. Кругом. Марш. Остановиться у фонтана. Напиться и марш в кабинет. Вольно, джентльмены!" Я спросил: «Как ты думаешь, Роберт, с тобой теперь все будет в порядке?» Роберт рассмеялся и ответил: «Так точно!»
Дождь – это падающая вода. А новую косилку нужно окропить святой водой, так думают маленькие сорванцы.
Все это происходило в июле. На Новый год из Нью-Йорка раздался звонок от мистера Дина: «Я напился в стельку, получи эту чертову тысячу». Я ответил: «Мистер Дин, когда вы оставили мне долговое обязательство на 1000 долларов с выплатой по первому требованию, я сказал, что имею право получить деньги, как только вы напьетесь. Я не хочу их сейчас получать». С этого момента он дал зарок не пить больше пива и стал ходить в церковь вместе с женой.
Прошло 25 лет. Рейс, которым я летел, задержался в Сиракузах из-за метели. Я позвонил мистеру Дину из гостиницы. «Добрый день, мистер Дин. Как поживаете?» – и назвал себя. «Приезжайте к нам», – пригласил он. Но я сказал, что мой самолет вылетает в 4 часа утра и мне не хотелось бы причинять ему неудобства. Он ответил: «Миссис Дин будет сожалеть, что не поговорила с вами». «А вы попросите ее позвонить мне, когда она возвратится из церкви», – предложил я. «Обязательно передам». Мы с ним долго и приятно беседовали.
Роберт всю войну провоевал на своем эсминце. Он был на том корабле, на котором у японцев была принята капитуляция. Видел всю церемонию. После войны Роберт перешел в военно-морскую авиацию и погиб в воздушной катастрофе в 1949 году.
Кстати, после того звонка, когда мистер Дин сообщил, что он «напился в стельку», каждое Рождество я получал от супругов поздравительные открытки.
Мистер Дин признался во время телефонного разговора: «К пиву с тех пор так и не притронулся. А в церковь хожу исправно». Когда миссис Дин вернулась из церкви, она позвонила мне в гостиницу. «А что случилось с тем обязательством на 1000 долларов?» – поинтересовалась она. «Я отдал его Роберту и объяснил, при каких обстоятельствах и на каком условии получил его. Роберт пообещал хранить обязательство, чтобы убедиться, что мистер Дин серьезно намерен стать трезвенником, и если это будет так, он сожжет бумагу. Так что, если ее не было среди его вещей, присланных из части, значит, он ее сжег».
Мистер и миссис Дин уже умерли. Погиб и их сын Роберт. Ему понадобилось 28 дней, чтобы справиться со своим «застенчивым пузырем». Чтобы добраться до сути, мне понадобилась неделя. Я работал вслепую, хотя и не совсем вслепую. Встретив его отца, грубияна и задиру, я знал, с кем имею дело. Я укротил его и сделал славным человеческим существом. (Эриксон смотрит на Сида, ожидая его реакции.)
Сид: Прекрасный рассказ.
Эриксон: Мне жаль, что Роберт погиб. Джерри, и профессор, и «серая мышь» – все, слава Богу, живы.
Надо принимать пациента таким, каков он есть. Ему еще предстоит жить сегодня, завтра, через неделю, через месяц, через год. А приходит он к вам из тех условий, в которых живет сейчас.
Заглянуть в прошлое поучительно, но знание прошлого не может его изменить. Если вы когда-то испытывали чувство ревности к матери, то это чувство было, и это неизменный факт. Если у вас была чрезмерная фиксация в отношении матери, то это тоже факт. И сколько ни заглядывай в прошлое, факты нельзя изменить. Нужно жить в гармонии с настоящим. Поэтому в лечении ориентируйтесь на то, что пациент живет сегодня, будет жить завтра и, дай Бог, на долгие годы вперед.
А ты как? Надеешься, что я еще протяну несколько годков? (К Сиду.) Сид: Без сомнения. Ты говорил, что твой отец дожил до 97 лет.
Эриксон: Хм-м-м. Я как-то видел по одной программе печальную и удручающую передачу об одной старухе из дома для престарелых. Она все жаловалась, как ей плохо в богадельне. Она 40 лет жила на пособие для бедных. Сейчас ей 90 и она все еще живет на пособие в доме для престарелых. «Последние лет шесть у меня нет ни одной радостной минуты, – заявила она, – потому что я каждый день с ужасом жду смерти. Я только и думаю эти последние шесть лет, что мне предстоит умереть, у меня нет ни одного счастливого мгновения». А я подумал: «Черт побери, почему бы тебе не начать вязать себе шаль и лучше думать о том, как ты в ней покрасуешься, прежде чем откинешь копыта». (Эринсон улыбается.)
Едва родившись, мы уже начинаем умирать. Одни быстрее, другие медленнее. Надо радоваться жизни именно потому, что однажды утром ты можешь проснуться покойником. Но ты об этом не узнаешь. Это будет забота для других. А пока радуйся жизни.
Знаете хороший рецепт долголетия? (Обращается к Сиду.)
Сид: Нет. Поделись.
Эриксон: Будь всегда уверен, что утром встанешь. (Смех.) А для пущей верности – выпей побольше воды на ночь. (Смех.)
Сид: Тогда уж точно вскочишь ни свет ни заря.
Эриксон: Полная гарантия. Который сейчас час?
Зигфрид: Без десяти три. N.
Эриксон: Расскажу вам еще об одном пациенте. Краткая информация для ясности. Когда я учился в медицинском училище, в моем классе был один очень замкнутый и застенчивый студент. Учился он хорошо, но уж очень был робкий. Он мне нравился.
Однажды на занятиях по физиологии нас разбили на четыре группы и каждая получила кролика для опытов. Наш профессор, доктор Мид, предупредил нас: «Та группа, у которой кролик умрет, получит оценку ноль. Так что будьте осторожны».
К несчастью, в нашей группе кролик погиб. 'Виноват, ребята, но я ставлю вам ноль". «Виноват, доктор Мид, – возразил я, – но мы еще не провели вскрытия». «Хорошо. За то, что сообразил насчет вскрытия, повышаю тебе оценку». Мы вскрыли кролика и позвали профессора взглянуть. Он убедился, что кролик умер от обширного перикардита. «Удивительно, что этот кролик еще живым попал в лабораторию, ему давно полагалось помереть. Ставлю вашей группе высший балл».
Так вот, в один летний день этот мой бывший одноклассник пришел ко мне в кабинет и сказал: "Я навсегда запомнил того кролика. Обидно было получать ноль, но я никогда не забуду, как тебе сначала повысили балл, а потом поставили всем высший балл только потому, что ты уверенно возражал доктору Миду.
А я вот уже 20 лет практикую в пригороде Милуоки, а теперь вынужден подать в отставку, потому что нервы совсем сдали. Знаешь, когда я был маленький, мои родители были очень богаты. У нас был громадный дом в Милуоки и перед ним огромный газон.
Каждую весну я должен был выкапывать одуванчики, а родители платили мне пять центов за громадную корзину. Когда набиралась полная корзина, я звал отца, чтобы он утоптал одуванчики, и корзина получалась заполненной лишь наполовину. Затем я опять наполнял ее доверху и мать или отец снова утрамбовывали одуванчики. Такая тяжелая и долгая работа и всего за пять центов.
Когда я учился в медицинском училище, я познакомился с девушкой из Милуоки. У нее были точно такие же родители. Мы полюбили друг друга и поженились тайком. Она боялась признаться своим родителям, а я – своим. Затем умерли ее отец и мать, потом умер мой отец. Отец оставил мне большое состояние, так что материально я независим. У матери свое состояние. Жена тоже богата и независима, но никому от этого не стало легче.
Когда окончилась моя практика, мать известила меня, что мне следует открыть собственное дело в определенном пригороде Милуоки. Она сняла мне помещение для приема пациентов и наняла опытную медсестру вести дела в моем офисе. Она забрала все в свои руки. На мою долю оставалось обследование, запись в историю болезни и выписка рецептов. Рецепты она забирала, все объясняла больным и записывала их на следующий прием. А я только работал. Она заправляла всеми делами и мною впридачу.
В течение дня я несколько раз мочу штаны. Всегда приношу с собой несколько пар запасных. Но я люблю медицину.
