хочешь ли заглянуть в “ванную”?» – спросил Ван, подмигивая.
«Нет, благодарю. Я принял ванну этим утром». Быстрый вздох сознания того, как летит время: он тоже помнил каждую деталь тех обедов в Риверлейне, на которые приглашались отцы учеников, – незамедлительное и почтительное предложение посетить ватерклозет, который они называли ванной, радушие наставников, отвратительная снедь, какое-то жирное крошево, Боже, храни Америку, краснеющие мальчуганы, хамоватые отцы, все эти титулованные английские и греческие шишки, обсуждающие яхты, доходы, охоту и барбекю на Багамудах. Могу ли я незаметно переложить сие изысканное синтетическое кушанье в розовом желе на твою тарелку, сын мой? «Как, тебе не по вкусу, папа?» (изображая страшную обиду). Боже, храни их бедные маленькие американские рецепторы.
«У твоего нового автомобиля отменный тембр», сказал Ван.
«Не правда ли? Верно. (Спросить Вана об этой горнишонке – русско-французский сленг последнего разбора, означающий хорошенькую камеристочку.) А как ты поживаешь, мой мальчик? В последний раз мы виделись в день твоего возвращения из Чуза. Мы попусту тратим жизнь в разлуке! Игрушки в руках судьбы! Ах, давай проведем месяц в Париже или Лондоне перед началом осеннего семестра!»
Демон сбросил монокль и вытер глаза модным платком с кружевными краями, вынув его из нагрудного кармана смокинга. Его слезные железы действовали безотказно, если только подлинное горе не заставляло его держать себя в руках.
«Ты выглядишь чертовски хорошо, папа. Особенно с этим свежим oeillet в петлице. Похоже, в последнее время ты редко бывал в Манхэттене – тон твоей кожи скорее манильский».
Страсть к домодельным каламбурам у Винов в венах.
«En effet, я позволил себе небольшое путешествие в Акапульково», ответил Демон, непроизвольно и некстати вспомнив (с тем особым напором мгновенных подробностей, который так хорошо был знаком и его детям) полосатую, черно-лиловую рыбку в аквариуме, схожие полоски на оттоманке, субтропическое солнце, играющее прожилками ониксовой пепельницы на каменном полу, груду старых, забрызганных апельсиновым соком журналов «Повѣса», привезенные им драгоценности, фонограф, поющий мечтательным женским голосом «Petit nègre, au champ qui fleuronne», и упоительно-прелестный животик очень дорогой и очень ветреной и, в общем, совершенно неотразимой юной креолки.
«Та красотка, как там ее, составила тебе компанию?»
«Видишь ли, сынок, по правде говоря, мне с каждым годом все труднее разбираться в списке своих пассий. Давай лучше о более простых материях. Где же бренди? Мне обещал проходивший мимо ангел».
(Проходивший мимо ангел?)
Ван потянул зеленый шнур звонка, подав мелодичный зов в направлении буфетной и вызвав антифонное журчание в маленьком антикварном аквариуме с заточенной в нем одинокой цихлидой, стоявшем в углу музыкальной гостиной на бронзовой подставке (странная, предположительно связанная с аэрацией реакция, действие которой мог объяснить лишь Ким Богарне, кухонный служка). «Стоит ли позвонить ей после ужина?», размышлял Демон. Который час там будет? Пользы чуть, а для сердца вредно.
«А тебя уже известили или нет? – сказал Ван, снова садясь на толстый подлокотник отцовского кресла. – Дядя Данила приедет с Люсеттой и адвокатом после ужина».
«Славно», сказал Демон.
«Марина с Адой сейчас спустятся – ce sera un dîner à quatre».
«Славно, – повторил Демон. – Ты выглядишь превосходно, дружок мой, и мне не приходится преувеличивать комплименты, как поступают иные в отношении стареющего мужчины с сияющими, будто начищенные туфли, волосами. Замечательный смокинг, или, скорее, замечательно другое – узнать в крое сыновьего костюма руку собственного старого портного – все равно что поймать себя на повторении фамильного жеста, к примеру, вот этого (трижды машет у виска левым указательным пальцем), которым моя матушка выражала будничное, мирное отрицание; этот ген тебя миновал, но я подмечал его в зеркале своего парикмахера, отвергая предложение смазать мою лысину “Crêmlin’ом”. А знаешь, кто еще его унаследовал? Моя тетка Китти, которая вышла за банкира Боленского после развода с этим жутким старым бабником, Лёвкой Толстым, писателем».
Демон предпочитал Диккенсу Вальтера Скотта и русских романистов ставил невысоко. Ван, как всегда, посчитал нужным уточнить:
«Необыкновенно искусным писателем, папочка».
«Ты необыкновенно милый юноша», сказал Демон, не сдержав еще одной пресной слезы. Он приложил к щеке крепкую и ладную сыновью ладонь. Ван поцеловал его волосатый кулак, уже сжимавший пока еще незримую рюмку. Несмотря на черты ирландской мужественности, те Вины, в чьих жилах текла русская кровь, имели склонность нежничать в ритуальных излияниях привязанности, оставаясь при этом довольно неуклюжими в словесных ее выражениях.
«Ну и ну! – воскликнул Демон. – Да у тебя шуйца, как у плотника! Покажи-ка мне десницу. Господь милосердный! (Бормочет:) “Холм Венеры” обезображен, “линия жизни” рубцеватая, хотя и необычайно длинная… (Продолжает нараспев, по-цыгански:) Доживешь до самой Терры и вернешься еще более мудрым и счастливым. (Своим обычным голосом:) Но что озадачивает меня как хироманта, так это странная форма “сестры” твоей “линии жизни”. И жесткость кожи!»
«Маскодагама», выдохнул Ван, подняв брови.
«Ах да, конечно, как тупо (глупо) с моей стороны. А теперь скажи: по душе ли тебе Ардис-Холл?»
«Обожаю его, – ответил Ван. – Для меня это château que baignait la Dore. Я бы с радостью провел здесь всю свою рубцеватую и странную жизнь. Пустые мечты!»
«Пустые? Вот еще. Я знаю, что Данила намерен оставить именье Люсиль, но он жаден, а мои возможности таковы, что я способен удовлетворить даже великую жадность. Когда я был юношей твоих лет, я считал, что самое мелодичное слово рифмуется с “бильярдом”, и теперь я знаю, что был прав. Если, сынок, ты в самом деле мечтаешь стать владельцем этой усадьбы, я мог бы попробовать ее купить. Я могу надавить на Марину. Она вздыхает, как кожаный пуф, когда наседаешь на нее, если можно так сказать. Чорт, здешние слуги отнюдь не меркурии. Дерни-ка за шнур еще раз. Да, полагаю, Данилу можно уговорить».
«Ты добр, как черный, папочка», сказал Ван, вспомнив поговорку Руби, своей нежной юной няньки, родившейся на Миссисипи, где судейские, филантропы, проповедники всевозможных “вероисповеданий” (как это принято называть) и другие почтенные и щедрые господа были главным образом черно- или темнокожими выходцами с Западной Африки, предки которых, умелые мореходы, первыми достигли вод Мексиканского залива.
«Вот еще, – задумчиво повторил Демон. – Поместье стоит едва ли больше двух-трех миллионов, минус долг дорогого кузена передо мной, минус еще ладорские пастбища, вконец изгаженные, от которых придется постепенно избавиться, если только местные помещики не сожгут этот новый керосиновый завод, стыд и срам нашего графства. Я не питаю большой привязанности к Ардису, но ничего не имею против него, хотя на дух не переношу здешнее окружение. Городской центр Ладоры стал настоящей дырой, да и казино уже не то, что раньше. Зато кругом полно сумасбродных соседей. Бедняга лорд Эрминин практически сбрендил. Давеча на скачках я говорил с одной дамой, расположения которой добивался давным-давно, о,
