отметить, на отдыхе – и секс лучше, – многозначительно улыбнувшись, добавила она.
– Послушай! А чай? Я же забыла налить чай! – вдруг вспомнила я. – Во время разговора я автоматически выключила его, а налить забыла!
– Ничего страшного, наливай теперь, – улыбаясь, сказала Танька.
Мы стали пить чай с вареньем. Танька рассказала мне последние новости: о том, как у одной ее знакомой отняли права, потому что та два года назад купила их за пятьсот долларов у русских, которые организовывали производство фальшивых водительских прав. Теперь всю эту шайку накрыли, и бедные люди, которые когда-то купили себе права, тоже пострадали. Еще она рассказала о том, что от другой ее знакомой ушел муж. Та пошла к гадалке, и гадалка ей сказала: «Твоя соперница приворожила твоего мужа. Вот я вижу – на нем колдовские чары. Если ты их снимешь, твой муж к тебе вернется».
– Но для того чтобы снять с него чары, ты должна заплатить мне… денег… – продолжала я, перебив Таню.
– Да-а… откуда ты знаешь? Ты слышала уже эту историю? – удивилась Танька.
– Нет, где я могла ее слышать, я просто знаю приемы этих гадалок. Когда человек в беде, если ему обещают помочь, он и последние деньги отдаст в надежде на помощь. Этим они и пользуются.
– Не знаю, может быть, те, кого ты видела, и аферисты, но у этой я сама была, она мне всю правду сказала.
– Ну, что конкретно она тебе сказала?
– Сказала, что я буду жить долго…
– Та-ак, каждому это приятно слышать, а когда ты сможешь это проверить, будет поздно.
– Сказала, что у меня много конфликтов в жизни, часто с самой собой, и это правда, понимаешь…
– Оно-то правда, может быть, только у какого человека мало проблем в жизни и нет конфликтов с самим собой? Она тебе еще не сказала, что ты очень добрая и из-за доброты своей страдаешь? Ведь каждый человек о себе так думает?
– Ой, ты ни во что не веришь! Ну, а ей-то она помогла! Ведь помогла же! Вернулся к ней муж.
– Значит, он и так, и этак вернулся бы. Просто теперь она будет думать, что это гадалка помогла. Подумай ты, как могут все эти заговариванья и всякая там нечистая сила что-то изменить, если между двумя людьми какой-то конфликт или несовместимость? Здесь лучше эти деньги заплатить психологу, чтобы он помог понять конфликт и устранить его.
– Ни во что ты не веришь! Как хочешь. Я собираюсь сходить к ней. Она, говорят, может сделать, чтоб побольше денег в дом привалило. Надоело, хочу уже поскорей дом купить.
* * *
Пришли с Гариком в кино: русская картина. Постепенно во мне просыпается нормальная жизнь. Вот они – нормальные улицы! Вот сейчас я вижу разницу! Нормальные магазины! Нормальные деревья, нормальные светофоры, нормальные лица… Нормальные люди! Нормальные реакции! Все нормальное! Вот все это – снова! Вот она – гармония, вот – жизнь, вот все – не вывихнутое, на своих местах, бальзамом на душу.
Неужели все это – только привычка?!
Вышла из кинотеатра, с ненавистью смотрела вокруг себя на весь обыденный американский быт. Жажда пробить землю лбом и выйти на другой части Земли – дома. По мере отхода от кинотеатра по расстоянию и по времени, снова чувствую, как будто тесно приложенный к моему носу наркоз начинает действовать. Все ожившее и зазвеневшее начинает глохнуть, деревенеть. Сейчас, совсем скоро, я уже знаю, я снова распадусь на части: моя душа покинет мое тело, память останется, но уснет, мое прошлое будет вроде как со мной, но вместе с тем уж и не со мной, а как-то обособленно от меня, а я буду присутствовать и там, где мое тело, и там, где моя душа, а вместе с тем меня не будет ни здесь, ни там. Ужасный процесс омертвения продолжающего жить организма.
* * *
– Таково было предположение, когда Прометей прибыл в Микены. Запахнутые в свиные шкуры кочевники вышли из лесов зимой 1215 года… Геракл сам видит их в рабочих лагерях и на учебном плацу…
Гарик переворачивает страницу и, не взглянув на меня, продолжает читать.
Я лежу рядом, смотрю на него и думаю о том, что во мне произошла странная перемена. Ведь я отчетливо помню, какой интерес во мне всегда вызывала греческая мифология. Теперь как будто и это меня не интересует больше.
Я не слушаю его. Вместо того чтобы слушать, я смотрю на его мягкие губы, утопающие в массе бороды и усов, движущиеся при чтении (я чувствую их движенье у себя на коже), на мелькающие во влажной мягкости его рта белые зубы, на обтянутую серой футболкой мягкую, массивную, волосатую грудь, на проступающие сквозь ткань мягкой одежды могучие холмы его мышц и чувствую, как тело мое, как зреющий плод, наливается соком любви. Сладостное томленье облаком обволакивает мои бедра, ноги, ступни ног, я почти растворяюсь в этом облаке. Я шире открываю глаза, стараюсь опуститься на землю, вслушиваться в его чтение.
Чем больше он читает, тем больше я чувствую, как тело мое наполняется невыносимым томленьем, жаждой, все затмевающей жаждой. В млеющих кругах я не слышу и не понимаю содержания им читаемого, я только вижу его мягкие губы и тяжелые звериные щеки, двигающиеся при чтении, слушаю тембр его голоса, низкий и в то же время звучный. Мне кажется, если он по какой-то невероятной случайности вдруг прикоснется ко мне, то я вся рассыплюсь, превращусь в пыль.
Гарик неутомимо переворачивает страницу за страницей. Я терпеливо смотрю на него. Я воспитанная девочка: уже знаю, что перебивать его во время какого бы то ни было занятия, ни к чему хорошему не приведет.
– Тебя ничего, кроме любви, не интересует, – с укором сказал он мне однажды.
В самом деле. Почувствовала себя животным. Я не перебиваю его, терпеливо жду, как голодная собачонка, которую много раз уже били за то, что она самовольно пыталась утащить кость, и которая теперь послушно ждет, ерзая на месте и скуля от нетерпения, пока хозяин бросит ей кость сам.
Как голодная собачонка, которая и на задних лапах постоит, и на передних, и спляшет, и хвостом повиляет, и все, что хозяин захочет, сделает, потому что знает, что после этого всего ее ждет вознаграждение, ей бросят наконец ее кость, так и я хожу за Гариком всюду: в музеи, в кино, в рестораны, на прогулки – с одной только мыслью, спрятанной глубоко в подсознании: «Когда же наконец все это кончится, отступит и я смогу наконец нырнуть в него и утолить хоть
