Вскоре «издалека» превратилось в довольно ощутимое «близко», и когда Ария поравнялась с небольшим квадратным проемом, то не смогла сдержать удивления: звуки лились именно оттуда.
— Я брежу! — воскликнула она, увидав, как рояль из прозрачного кварца сам по себе играет польку, двигаясь в такт мелодии.
— Я точно выжила из ума! — нарочито громко крикнула Ария. Но виолончель, что стояла в углу зала, по-прежнему невозмутимо гудела приятным тембром. Контрабас (весьма гибкий для своих немолодых лет), как ни в чем не бывало, кропотливо выводил ноту за нотой. Пищала, заливаясь, скрипка. Вероятнее всего, от щекотки. Смычок так деятельно скользил по струнам, что, на ее месте, пищать начал бы кто угодно. Зависнув в воздухе, наигрывала мотивчик беспечная флейта. А в дальнем конце мистического зала дышала жаром печь.
«Форменное помешательство», — решила тетушка Ария и, осмелев, переступила порог. Вдруг музыкальные инструменты опешат от столь бессовестного вторжения и притворятся мертвыми? Но ничего подобного не произошло. Судя по всему, этим инструментам было глубоко наплевать, кто их слушает и кто к ним вторгается.
Разумеется, Ария не повредилась в уме. Просто она абсолютно случайно попала в пещеру, где хранились музыкальные инструменты из мастерской счастья Лисса. Норов у них был непредсказуемый, и порой они вытворяли совершенно необъяснимые вещи.
Устав от необъяснимого и пресытившись непредсказуемым, тетушка Ария вернулась в мерцающий коридор. Но не успела выйти из зала, как проход прямо на глазах стал затягиваться тонкой, переливчатой паутиной, вслед за чем его медленно заволокло жидким адуляром. Хранилища как не бывало.
— Жидкий камень, — ошеломленно пробормотала Ария. — Кому рассказать — не поверят… Странное, право, место. Выбраться бы поскорее наружу. Ау! Ау-у!
«Ау-у-у!» — отозвалось ленивое эхо.
* * *
Половинка цветка — пять голубых лепестков в серебряной оправе. Лишь сейчас Таймири заметила, что они стали то загораться, то гаснуть.
— Неспроста колечко активизировалось. Скорее всего, до мастерской рукой подать, — сказала она. — Может, по кольцу, как по компасу, ориентироваться надо?
— Почем знать? Вдруг этот твой компас заведет в топь какую или в разбойничье логово? — засомневался капитан.
— Едва ли, — покачала головой Сэй-Тэнь. — Кольцо ей досталось от птицы. А птиц в наших краях негусто. Если где и летают, так только под крышей мастерской.
— Не верю я в эту затею. По-моему, карта надежней будет, — сварливо сказал Кэйтайрон и для пущей убедительности потряс картой перед спутниками. — Видите, здесь указан проторенный путь. А кольцо, простите, мигает на восток. На востоке у нас что? Правильно, пустыня.
— Гляньте на карту повнимательней. До пустыни отсюда приличное расстояние, — возразила Таймири. — А ваша дорога петляет — вон какие круги! Не проще ль пойти напрямик?
Капитан помрачнел и, сорвав с головы фуражку, швырнул себе под ноги.
— Что ж! Раз я вам не указ, поступайте, как знаете.
— Ручаюсь, — неожиданно подал голос Диоксид, — ручаюсь, что кольцо доведет нас до цели. Я уже бывал в этих местах. Не заблудимся.
Кэйтайрон долго отряхивал фуражку от пыли, бубня под нос что-то про честь и уважение, а они всё шагали и шагали. На кольце зажигались и гасли лепестки. День сменился ночью, немногочисленные припасы, что выделил им Благодарный, почти иссякли, а мастерской по-прежнему не видать. Шли по колючкам, по холодному песку. Новая обувь натерла мозоли, и стало уже невмоготу, когда посреди непроглядной тьмы вдруг выросла чернильно-черная стена. Философ безошибочно определил: мастерская. Ворота отыскались почти сразу: высокие, расписные, с узорами. Рисунка во тьме было не разглядеть, но Диоксид мог по памяти восстановить здесь каждую черточку и каждый завиток. Будучи десяти лет отроду, он собственноручно нарисовал под одним из завитков ехидно улыбающуюся рожицу. Потом, конечно, влетело. Но порой след в истории только так и оставляют.
— Если б мы воспользовались картой, — сказал он, — пришлось бы обходить стену, чтобы добраться до ворот. А это еще день пути.
— Хорошо, хорошо, — нетерпеливо отозвался капитан. — Намек понят. Я бездарный проводник.
— Зато вы отлично разбираетесь в судах, — тотчас заступился Папирус.
Минорис переминалась с ноги на ногу, обиженно косясь на подаренные сандалии, и негромко охала. А Сэй-Тэнь со спящим Ритен-Уто стоически молчала. Таймири в своих бессмертных, стоптанных туфлях чувствовала себя комфортнее всех.
— Может, постучимся? — предложила она. — Или, полагаете, не впустят?
— Со мной впустят, — пообещал философ, и голос его показался Таймири на удивление свежим, помолодевшим, совсем как у Благодарного.
Он постучал три раза, выдерживая паузу после каждого удара. За тремя долгими последовало три быстрых, ритмичных. Прямо какая-то азбука Морзе! Глядишь, еще и пароль спросят. Однако пароля не потребовалось. Немного погодя створки ворот неторопливо поползли в стороны, и перед путниками предстала совершенно беззащитная девушка с ярким фонарем в руке. На девушке был длинный, до пят, балахон из какой-то очень дорогой материи, перевязанный на поясе широкой лентой. Пышные кудри струились до самой талии, а изумительный разрез пытливых глаз не мог оставить равнодушным даже самого привередливого сердцееда… Папирус вылупился на привратницу и немедленно потерял дар речи. Судя по его виду, вместе с даром речи улетучился и разум. Причем, безвозвратно.
— Добрые странники… Вы ведь добрые, не так ли? — невинно осведомилась девушка. — Потому что, если нет, я запущу в вас этим фонарем. А в нем масло. И… В общем, сами понимаете.
— Мы добрые, добрые, — поспешил заверить ее капитан. — Только очень уставшие.
— Му-э-а-э, — обалдело промычал Папирус.
— Если вы устали, это еще не повод стучаться в мастерскую. У нас, между прочим, не гостиница и не приют для бездомных, — посуровела привратница. — К тому же, мужчинам сюда нельзя. Для них есть отдельный флигель.
— Вижу, философу Каэтте здесь не рады, — проговорил своим новым, молодым голосом Диоксид. Только сейчас, при свете фонаря, Таймири заметила, как он подтянулся и постройнел. Куда-то исчезла седина, разгладились морщины, а борода превратилась в густую трехдневную щетину. Взгляд из водянистого и близорукого сделался глубоким, насквозь пронизывающим. Если бы не посох да не одежда из сундука Благодарного, нипочем бы не узнать.
— Ба-атюшки! — прошептала Минорис. — Разве ж это он? Его подменили! Украли! Похитили!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
