насколько он радикален и как много времени потребуется для того, чтобы его приняли больные, официальная медицина и общество в целом.
Когда я сопоставил образ мысли Саймонтона со взглядами, традиционно культивируемыми в медицинских кругах, мне вспомнилось утверждение из работы Льюиса Томаса, что любая болезнь находится под влиянием центрального биологического механизма и стоит только исследовать этот механизм, как будет найден путь исцеления. Карл сказал мне, что такое убеждение разделяют многие онкологи. Я спросил его, не думает ли он, что будет обнаружен центральный биологический механизм рака. Мне казалось, что я знаю, что скажет Саймонтон, но его ответ удивил меня.
– Я полагаю, что это вполне возможно, – сказал он, – но я не думаю, чтобы это повлияло на здоровье нашей культуры.
– Потому что тогда мы найдем что-нибудь еще?
– Несомненно. Психика заменит рак какой-нибудь другой болезнью. Если мы посмотрим на историю типов болезней, то увидим, что занимались этим на протяжении всей нашей истории. Какая бы это ни была болезнь – чума, туберкулез или полиомиелит, – как только мы с ней справлялись, мы находили что-либо еще.
Как и многие из утверждений Саймонтона, прозвучавшие в эти три дня, это был радикальный взгляд, но в свете наших обсуждений, он был особенно важен для меня.
– То есть, раскрытие биологического механизма рака отнюдь не обесценит вашу работу? – продолжал я.
– Ни в коей мере, – спокойно подтвердил Саймонтон, – моя базовая модель останется состоятельной. А если мы разовьем и применим эту модель на практике сейчас, независимо от того, найден или не найден биологический механизм, то у нас есть реальный шанс изменить сознание людей. Мы можем сделать важный эволюционный сдвиг во всей системе здоровья за пределами этой болезни.
Целостность и здоровье
Мои дискуссии с Карлом Саймонтоном вылились в такое количество новых открытий и уточнений, что я готов был в последующие недели синтезировать свои записи, которые собирал в течение трех лет изучения проблем здоровья и исцеления, в связную концептуальную структуру. Изучая многочисленные аспекты холистического здравоохранения, я очень заинтересовался теорией систем как общим языком для описания биологических, психологических и социальных измерений здоровья. По мере того как я продвигался по своим записям, я, естественно, начал формулировать системный взгляд на здоровье, отвечающий системному взгляду на живые организмы. Мой первый тезис был основан на подходе к живым системам, как к кибернетическим системам, характеризующимся многочисленными взаимозависимыми колебаниями. В такой модели здоровый организм характеризуется состоянием гомеостаза, или динамического равновесия; здоровье связано с гибкостью, а стресс – с дисбалансом и утратой гибкости.
Эта кибернетическая модель позволила мне интегрировать много важных аспектов здоровья, которые я исследовал в течение нескольких лет. Однако я также видел, что она имеет несколько серьезных недостатков. Например, я увидел, что в эту модель невозможно ввести понятие изменяемости. Эта кибернетическая система вернется в свое гомеостатическое состояние после прекращения возмущающего воздействия, но в ней нет места развитию, росту и эволюции. Более того, мне было ясно, что нужно учитывать и психологические факторы взаимодействия организма с окружающей средой, но я не знал, каким образом интегрировать их в модель. Хотя эта кибернетическая модель отличалась большим изяществом, чем традиционная биомедицинская модель, в конечном счете она была еще механистической и не позволяла мне преодолеть ньютоно-картезианские рамки.
В то время, в январе 1979 года, я еще не видел пути решения этих серьезных проблем. Я продолжал заниматься синтезом своей концептуальной структуры, учитывая ее непоследовательность и надеясь, что со временем смогу разработать такую кибернетическую модель здоровья, которая включала бы психологические и социальные измерения. Действительно, эта достаточно неприятная ситуация изменилась в корне год спустя, когда я познакомился с теорией самоорганизующихся систем, разработанной Пригожиным, и связал ее с бэйтсоновской концепцией разума. В результате продолжительных дискуссий с Эрихом Янчем, Грегори Бэйтсоном и Бобом Ливингстоном я наконец смог сформулировать системный взгляд на жизнь, который содержал все преимущества моей предыдущей кибернетической модели, в то же время включая в свой состав революционный синтез разума, материи и жизни, предложенный Бэйтсоном.
Теперь все стало на свои места. От Пригожина и Янча я узнал, что живые, самоорганизующиеся системы обладают не только способностью поддерживать себя в состоянии динамического равновесия, но и проявляют противоположную, дополнительную способность к самотрансценденции, способность созидательно превосходить свои границы и генерировать новые структуры и новые формы организации. Применение этого подхода к феномену лечения убедило меня в том, что исцеляющие силы, присущие каждому живому организму, могут действовать в двух различных направлениях. После нарушения организм в большей или меньшей степени может вернуться в свое прежнее состояние вследствие различных процессов самосохранения. Примерами этого феномена служат те минимальные недомогания, которые являются частью нашей повседневной жизни и от которых мы обычно излечиваемся сами. С другой стороны, организм может охватить процесс самотрансформации и выхода за собственные границы, включающий стадии кризиса и перехода, приводящие совершенно к иному состоянию равновесия.
Я был чрезвычайно взволнован этим новым пониманием, и мое волнение усилилось, когда я понял, как правильно использовать бэйтсоновскую концепцию разума в моем системном взгляде на здоровье. Вслед за Янчем я позаимствовал у Бэйтсона его определение психического процесса как движущей силы самоорганизации. Согласно Бэйтсону, это означает, что организующая активность живой системы – это психическая активность, и все ее взаимодействия с окружающей средой имеют психический характер. Я понял, что это новая революционная концепция разума впервые преодолела ньютоно-картезианские рамки. Разум и жизнь неразрывно соединились, причем разум – или точнее психический процесс – признается имманентным всей материи на всех уровнях жизни.
Бэйтсоновская концепция разума придала моему системному подходу к здоровью глубину и всесторонность, которых ей не доставало раньше. До этого мне было ясно, что заболевание и исцеление являются интегральными составляющими самоорганизации организма. Теперь с огромным волнением я осознал, что процессы заболевания и исцеления в значительной степени представляют собой психические процессы, так как самоорганизация сама по себе психична. Из-за того что психическая активность является многоуровневой системой процессов, причем большинство из них протекают в сфере подсознания, мы не всегда в полной мере осознаем то, как мы входим в болезнь и выходим из нее. Но это никоим образом не влияет на тот факт, что заболевание по своей сути является психическим феноменом. Таким образом, мне стало ясно, что все нарушения в организме имеют психосоматическую природу в том смысле, что они включают постоянное взаимодействие разума и тела при своем зарождении, развитии и лечении.
Новый системный взгляд на здоровье и заболевание дал мне надежную структуру для разработки действительно холистического подхода к здравоохранению. Как
