договориться о моем визите в Катерхэм, маленький городок в Суррее, где он жил. Когда я позвонил, он пригласил меня на чашку чая и сказал, что встретит меня на станции. Несколько дней спустя, прекрасным ранним весенним утром, я сел на поезд в Катерхэм, и, пока ехал по буйствующей зеленью провинции, волнение соседствовало у меня с чувством покоя и умиротворения.
Моя успокоенность укрепилась позже, когда я встретил Фрица Шумахера на станции Катерхэма. Он был изящен и очарователен: высокий джентльмен лет шестидесяти с длинными седыми волосами, добрым открытым лицом и спокойными глазами, сияющими из-под кустистых бровей. Он тепло меня приветствовал и предложил пешком отправиться к нему, и, пока мы совершали неспешную прогулку, я не мог отделаться от мысли, что фраза «экономист-гуру» совершенно точно отражает внешность Шумахера.
Шумахер родился в Германии, но в конце Второй мировой войны стал британским подданным. Он говорил с довольно изящным немецким акцентом и, хотя он знал, что я австриец, всю беседу вел на английском языке. Чуть позже, когда мы говорили о Германии, мы, естественно, переключились на немецкий ради нескольких выражений и коротких фраз, но после этих коротких экскурсов в родной язык мы всегда возобновляли беседу по-английски. Такое тонкое использование языка создало у нас с ним очень приятное чувство товарищества. Нам обоим не был чужд определенный германский стиль выражений, и в то же время мы разговаривали как граждане мира, вышедшие за рамки своей родной культуры.
Шумахер обитал в атмосфере идиллии. Дом в беспорядочном эдвардианском стиле был уютен и открыт со всех сторон. Пока мы сидели внизу за чаем, нас окружало буйство природы. Обширный сад был дик и великолепен. Деятельность насекомых и птиц оживляла цветущие деревья, вся экосистема, казалось, наслаждалась теплым весенним солнышком. Это был мирный оазис, где мир все еще казался единым. Шумахер с огромным энтузиазмом рассказывал про свой сад. Многие годы посвятил он изготовлению компоста и экспериментам с различными органическими технологиями садоводства. Я понял, что в этом заключается его подход к экологии – практический подход, коренящийся в опыте, который он смог интегрировать во всеобъемлющую философию жизни посредством теоретического анализа.
После чая мы прошли в кабинет Шумахера, чтобы поговорить предметно. Я начал беседу, изложив основную идею моей новой книги примерно теми же словами, что и Р.-Д. Лэйнгу несколько дней спустя. Я начал с замечания, что социальные институты неспособны решить основные проблемы нашего времени, потому что они придерживаются концепций устаревшего взгляда на мир, механистического взгляда науки XVII века. Естественные науки, так же как и гуманитарные и социальные, смоделированы по принципу классической ньютоновской физики, и ограничения ньютоно-картезианского мировоззрения проявились сейчас во многих аспектах глобального кризиса. «В то время как ньютоновская модель все еще является доминирующей парадигмой в наших академических учреждениях и в большей части общества, – продолжал я, – физики уже пошли дальше этого». Я описал новое мировоззрение, которое по моему мнению, порождено новой физикой – с ее акцентом на взаимосвязанность, взаимозависимость, динамические модели и постоянное изменение и трансформацию, – и выразил надежду, что другие науки в конце концов вынуждены будут изменить лежащую в их основе философию, с тем чтобы соответствовать этому новому видению реальности. Я утверждал, что такие радикальные изменения составляют также единственный путь решения насущных экономических, социальных и экологических проблем.
Я очень аккуратно и полно изложил свой тезис и, когда закончил, ожидал, что Шумахер согласится со мной по основным вопросам. Он выражал подобные взгляды в своей книге, и я был убежден, что он поможет мне сформулировать мой тезис более конкретно.
Шумахер взглянул на меня дружелюбным взглядом и медленно сказал: «Мы должны быть очень осторожны, чтобы избежать прямого столкновения». Я был ошеломлен его замечанием. Увидев мой смущенный взгляд, он улыбнулся. «Я одобряю ваш призыв к культурной трансформации, – сказал он. – Примерно то же я часто говорил себе. Некая эпоха движется к завершению; необходимы фундаментальные перемены. Но я не думаю, что физика может быть нашим проводником в этом деле».
Шумахер продолжал, указывая на разницу между тем, что он назвал «наукой для понимания», и «манипулятивной наукой». Он пояснил, что первую раньше часто называл мудростью. Ее цель – просвещение и освобождение человека, в то время как цель второй – власть. Во время научной революции XVII века, как считает Шумахер, цель науки сместилась от мудрости к власти.
«Знание – сила», – сказал он, цитируя Фрэнсиса Бэкона. Он отметил, что начиная с тех самых времен термин «наука» прочно закрепился за манипулятивной наукой.
«Постепенное устранение мудрости превратило быстрое накопление знаний в наиболее серьезную угрозу, – заявил Шумахер. – Западная цивилизация зиждется на том философском заблуждении, что манипулятивная наука несет истину. Физика явилась причиной этой ошибки, физика же ее и увековечила. Физика ввергла нас в ту путаницу, в которой мы сегодня находимся. Великий космос представлялся не чем иным, как нагромождением частиц без цели или значения, и последствия этого материалистического подхода чувствуются везде. Наука имеет в основном дело со знанием, которое полезно для манипуляций, а манипуляции с природой почти неизбежно приводят к манипуляциям с людьми.
Нет, – заключил Шумахер с печальной улыбкой. – Я не верю, что физика может помочь нам в решении наших сегодняшних проблем».
Я был глубоко поражен страстными доводами Шумахера. Впервые я услышал о роли Бэкона в смещении цели науки от мудрости к манипуляции. Несколько месяцев спустя мне встретился подробный феминистский анализ этой драматической метафоры, а факт присвоения учеными функций управления стал одной из главных тем моих бесед с Лэйнгом. Тем не менее в тот момент, когда я сидел напротив Фрица Шумахера в его кабинете в Катерхэме, я еще не придавал большого значения этим вопросам. Я только очень глубоко почувствовал, что наукой можно заниматься очень по-разному, что физика, в частности, может быть «путем с сердцем», что я и утверждал во вступительной главе к «Дао физики».
Защищая свою точку зрения, я указал Шумахеру, что физики сегодня больше не верят в то, что они имеют дело с абсолютной истиной. «Мы стали более сдержанными в своих подходах, – пояснил я. – Мы знаем: что бы мы ни говорили о природе, все это будет выражено в терминах ограниченных и приблизительных моделей, и частью этого нового понимания является признание того, что новая физика – это всего лишь часть нового видения реальности, которое сейчас появляется во многих областях».
Я закончил свою мысль соображением, что физика, тем не менее, может быть все же полезной для других ученых, которые часто сопротивляются восприятию целостной экологической концепции
