Над срединой моста тускло горела одинокая лампочка. В её отсветах я и увидел впереди на краю моста стоящего человека. Я оглянулся назад: там тоже стоял человек. Бежать было некуда.
Откуда-то из живота поползло вверх к горлу противное до тошноты чувство страха. Сейчас меня скинут. Убьюсь наверняка. До чего же глупо — сколько пролетал — хоть бы что, и так вот по-дурацки закончить… Только вроде наладилось, только летать начал… Инстинкт самосохранения подсказывал: иди, откажись от неё, тем более, что она на самом деле тебе не нужна. Скажи им, что ты её бросил. Голова же твердила другое: ты мужчина, опасность, борись за жизнь!
Я ещё не принял никакого решения, когда из-за фермы вышел третий.
Он ждал меня на средине моста.
Я узнал его.
Это был он, тот самый парень, который предупреждал.
Значит, следил.
Страх понемногу стал уходить, пришло какое-то весёлое спокойствие и уверенность в том, что справлюсь. Как на ринге, автоматически оцениваю противника: на голову выше, плотнее. Килограмм под семьдесят. У меня — пятьдесят шесть. Значит, надо неожиданно правым хуком снизу и вложиться целиком. Если сразу не нокаутировать — конец.
Я ждал. Парень вразвалочку, весь какой-то расслабленный вроде, медленно подходил ко мне.
Видно, что ему было не впервой.
Правая рука в кармане.
Значит, правым хуком.
Я следил за его челюстью.
Вот точка удара. Давай подходи.
Ближе.
Ещё ближе. Я видел только точку удара. И вдруг я услыхал его голос: «Закурить найдётся?» Я ответил, что нет.
«А, так у тебя и закурить нет?!» — и в свете одинокой лампочки мелькнуло лезвие ножа. Дальше всё я видел, как будто в замедленном фильме: я сам не понял, как я его ударил. Видно, ударил так, как и рассчитывал. Видно, действительно вложил в удар всего себя. Он этого не ожидал. Я увидел вдруг его изумлённые глаза, увидел, как мой кулак поднял его в воздух, тело его подскочило вверх, как будто он сам резко подпрыгнул как-то необычно, вперёд спиной, затем описало плавную дугу, приняло горизонтальное положение выше моей головы и спиной вниз, а затем плашмя рухнуло на мост. Я настолько был удивлён этим, что даже успел радостно сам себе: «Эх, и ни хрена себе!» Он остался лежать. Нокаут. Оглянулся: с обоих концов моста ко мне бежали его напарники. Правый ближе. Дальше уже дело техники: выпускаю из рукава бронешланг и бью им правого по голове. Тот тоже как-то вроде спотыкается и падает. Левый, видя, что дело худо, бежит от меня. Я за ним. С моста он резко сворачивает куда-то вниз, слышен шум падения тела с откоса. Я, не останавливаясь, бегу, лечу как птица. Рву какую-то стометровку длиной с километр. Сердце выскакивает из груди, я буквально едва касаюсь земли. На душе радостное чувство победы и очередного возврата с того света.
Наверное, в ту ночь я поставил какой-нибудь рекорд. Я никогда в жизни ни до того, ни после так не бегал.
Пришёл я домой под утро. Есть хотелось страшно. Я налил в кружку воды и стал ею запивать шоколад. Съел сразу две или три пачки. После этого я лёг спать, но уснуть мне так и не пришлось: громадная доза кофеина буквально трясла меня. С тех пор я в течение лет десяти шоколад не то, что есть, я видеть его не мог! Чему, конечно, все, особенно мальчишки, были весьма рады.
Ну, а Нина…
Ну, что Нина? Вечером я снова пошёл к ней. Домой. Просто так.
Дверь была открыта. Матери дома не было. Нина лежала в кровати, укрытая махровой цветастой простынёй. Я подскочил к её кровати, подсунул руки под неё и поднял её на руках. Я одурел, кровь ударила мне в голову: она была абсолютно обнажена. Я, как дурак, бормотал: «Нина, Нина!» и таскал её на руках по комнате не зная, куда её пристроить. Она шёпотом твердила одно лишь: «Не надо, не надо», но это её «не надо» только распаляло меня.
И вдруг она заплакала. Заплакала тоненьким детским голоском, словно кто её побил на улице, и она пришла мне жаловаться.
Я этого не ожидал. Руки вдруг у меня ослабли, мне стало так жалко её! Я положил её на кровать и кинулся в дверь. Больше я её в течение десяти лет не видел ни разу.
И только спустя десять лет, когда я проездом в Ленинград сделал во Ржеве остановку, чтобы по просьбе друга побывать у него пару дней, я её снова увидел. Она жила всё в том же домике. Мать она, по рассказам, схоронила.
Она была замужем. Я решил ей не показываться, не травмировать ей психику: бог знает, как у неё сложилась жизнь, у меня уже была своя семья… Просто хотелось посмотреть на ту тростиночку издалека, оставить её в памяти…
Я притаился за домом и стал ждать: когда-то ведь придёт же домой.
Её всё не было. Прошло уже более двух часов, болтаться на виду было неудобно. Я присел в бурьян, потом прилёг, задремал. Я уже собирался уходить, когда услыхал разговор. Приподнял голову, стал всматриваться. Шла женщина с ребёнком. Шла к её дому. Ребёнок что-то канючил, хныкал. Но это была не она: толстая, рыхлая тётка с какими-то раздутыми слоновьими ногами и громадными бёдрами. Голос её был резок, раздражителен. Она подошла к дому и стала доставать ключи. И тут я её увидел в профиль: боже мой! Да это же она! Нина! Нинка-тростинка! Господи, во, что превратила её жизнь! Рыхлая развалина, кисель какой-то! И этим существом я увлекался! Боже, зачем я пришёл сюда?! Скорее отсюда! Кошмар какой-то!..
Больше её в жизни я ни разу не видел… Люди! Берегите свою любовь! Особенно любовь давнюю! Пусть она у вас в годах сохранится всегда той самой, молодой и красивой! Храните свои стихи воспоминаний, охраняйте их от грубой прозы жизни! Охраняйте память от времени.
Время так жестоко! Как и сама жизнь. Не менее безобразен был и случай принятия важного жизненного решения, которое направило её совсем в другую колею.
Полёты у нас шли ни шатко, ни валко. Старики «крутили сложняк», т. е. налётывали деньгу за сложные метеоусловия, мы ходили по нарядам и плевались от такой жизни…
Как-то в очередной раз мы торчали на старте в ожидании «простого варианта» погоды, который нам всё обещал синоптик. К нам уже приехало пополнение — ребята, выпущенные из училища на год позже нас. Им также как и нам не давали летать и если мы к этому времени хоть подлётывали чуть на «спарках», т. е. с инструктором в сложных условиях и ночью, то им этого и не светило. Итак, мы сидели на старте, «старики» летали, мы жаловались на свою судьбу: время идёт, а мы топчемся на месте.
И тут меня осенило: «Братцы, а давайте подадим рапорта на лётчиков-испытателей! Там хоть полетать дадут!». Никто, конечно, не подумал о том, что по технике пилотирования и уровню подготовки нам до испытателей очень далеко, все сразу загорелись: «И я! И я!». Подали же рапорта всего четыре человека: Юрка Мельников, Валька Быковский, я и ещё, не помню уже, кто-то из наших. Быковского мы вообще-то всерьёз не принимали — он только прибыл после училища, летал, как и все мы, ни шатко ни валко — мы все так летали через пень-колоду, ну да какая разница — Паша так Паша.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
