Исторически мана-личность превращается в фигуру «героя и богоподобного существа»[155], земную форму которого принимает жрец. На то, как часто мана-личностью бывает врач, может посетовать и аналитик. Поскольку Эго забирает себе власть, якобы принадлежащую аниме, то это Эго и становится мана-личностью. Такой исход – явление почти закономерное. Я не наблюдал еще ни одного более или менее далеко зашедшего в своем развитии случая подобного рода, где, по крайней мере, мимолетная идентификация с архетипом мана-личности не имела бы места. И то, что так происходит, – вполне естественно, ибо она не бывает неожиданной ни для того, кто испытывает это сам, ни для всех остальных. Едва ли откажешь кому-нибудь в удовольствии хоть немного восхититься собой после глубокого проникновения в суть вещей; у людей есть и другая подобная потребность – отыскать где-нибудь осязаемого героя или совершенного мудреца, лидера и отца, фигуру, обладающую несомненным авторитетом, чтобы с величайшим рвением воздвигнуть ему храм, пусть и крошечный, и начать там поклонение кумиру. Это не только жалкая глупость лишенных своего мнения «подпевал», но и естественный психологический закон, гласящий: то, что было однажды, всегда будет в будущем. Так и будет происходить до тех пор, пока сознание не положит конец наивной конкретизации изначальных образов. Я не знаю, желательно ли, чтобы сознание изменяло вечные законы; я знаю только, что случайным образом оно их изменяет и что подобная мера для некоторых людей составляет жизненную необходимость, однако это не всегда мешает именно им утверждаться самим на отцовском троне, лишний раз подтверждая старое правило. В самом деле, очень непросто разглядеть, каким путем можно ускользнуть от суверенной власти изначальных образов.
Я даже вообще не верю, что от этого можно ускользнуть. Можно только изменить собственную установку и тем самым удержать себя от наивного впадения в архетип с последующим исполнением принудительной роли за счет своей человечности. Одержимость архетипом превращает человека в чисто коллективную фигуру, некую маску, под которой он больше не может развиваться как собственно человеческое существо, но все более задерживается в своем развитии, все сильнее хиреет. Поэтому необходимо помнить об опасности пасть жертвой власти мана-личности. Эта опасность состоит не только в том, что сам становишься отцовской маской, но и в том, что попадаешь под власть этой маски всерьез, когда ее носит другой. Учитель и ученик в этом смысле оказываются в «одной лодке».
Растворение анимы означает, что мы проникли в движущие силы бессознательного, а не то, что мы сделали эти силы неэффективными. Они могут атаковать нас в любой момент в новой форме. И они непременно это сделают, если в сознательной установке есть прореха. Это вопрос столкновения сил. Если Эго кичится своей властью над бессознательным, то бессознательное реагирует более тонким выпадом, размещая силы мана-личности, чей непомерный престиж околдовывает Эго. Единственная защита против этого – полное признание собственной слабости в отношении сил бессознательного. Тем самым мы не противостоим бессознательному, а потому и не провоцируем его на нападение.
Читателю может показаться комичным, что я говорю о бессознательном в такой персонифицированной форме. Я не хотел бы вызвать этим предубеждение, будто я рассматриваю бессознательное как нечто личное.
Бессознательное состоит из естественных процессов, лежащих вне сферы личного. Лишь наш сознательный разум носит «личный» характер. Поэтому когда я говорю о «провоцировании» бессознательного, то не имею в виду, что оно каким-то образом обижено и, подобно древним богам, из ревности или мстительности готовит обидчику неприятный сюрприз. Скорее, я имею в виду нечто вроде нарушения психической диеты, которая расстраивает мое пищеварение. Бессознательное реагирует автоматически – как мой желудок, который, фигурально выражаясь, «мстит» мне. Когда я кичусь своей властью над бессознательным, то это – нарушение психической диеты, неподобающая установка, которой в моих же собственных интересах лучше избегать. Мое прозаическое сравнение, конечно, слишком мягко ввиду широкомасштабных и разрушительных моральных последствий от действий неупорядоченного бессознательного. Было бы более уместным говорить о ярости оскорбленных богов.
Отделив Эго от архетипа мана-личности, человек вынужден, как и в случае с анимой, осознавать те бессознательные содержания, которые свойственны мана-личности. Исторически мана-личность всегда была наделена тайным именем, или особым эзотерическим знанием, или прерогативой совершать особые поступки: quod licet Jovi, non licet bovi[156],– одним словом, индивидуальным отличием. Осознание содержаний, из которых складывается архетип мана-личности, для мужчины означает второе и окончательное освобождение от отца, а для женщины – от матери, давая тем самым возможность впервые ощутить собственную индивидуальность. Эта часть процесса в точности соответствует цели конкретных первобытных инициаций, включающих и крещение, а именно отрыв от «плотских» (или «животных») родителей и возрождение «в новом младенчестве» в состоянии бессмертия и духовного детства, как это формулируют некоторые античные мистериальные религии, включая христианство.
Другая возможность заключается в том, чтобы вместо идентификации себя с мана-личностью конкретизировать последнюю в качестве внеземного «отца небесного», наделенного атрибутом абсолютности, – то, к чему предрасположены многие люди. Это было бы равносильно приданию бессознательному статуса абсолютного[157] превосходства (если чья-то вера может простираться так далеко!), благодаря чему все ценности начинают перетекать в эту сторону. Логическим следствием здесь будет то, что в результате мы получим лишь жалкую, неполноценную, никуда не годную и грешную массу под названием «человечество». Такое решение, как нам известно, стало историческим мировоззрением. Так как здесь я двигаюсь только по психологической почве и не чувствую никакого желания предписывать миру свои вечные истины, то мне приходится сделать критическое замечание по поводу этого решения. Если я сдвигаю все высшие ценности в сторону бессознательного и конвертирую их в высшее благо, то оказываюсь в неприятном положении, когда мне надо придумать еще и какого-нибудь дьявола того же веса и масштаба, чтобы психологически уравновесить мое высшее благо. Но ни при каких обстоятельствах моя скромность не позволит мне идентифицироваться с дьяволом. Ведь это было бы уже совсем самонадеянно, а кроме того, привело бы меня к невыносимому конфликту со своими высшими ценностями. Со своим моральным дефицитом я никогда не смогу себе это позволить.
Из психологических соображений я не рекомендовал бы сооружать бога из архетипа мана-личности. Другими словами, не конкретизировать его, так как только таким образом я смогу избежать проекции своих ценностей и неценностей на Бога и дьявола, и только так я смогу сохранить свое человеческое достоинство, свою собственную весомость, в которой я столь сильно нуждаюсь, чтобы не превратиться в беспомощную игрушку бессознательных сил. В своем общении с видимым миром человек определенно должен стать помешанным, если он думает, что является господином сего мира. Здесь, вполне естественно, мы следуем принципу «непротивления» по отношению ко всем превосходящим факторам, вплоть до некоторого индивидуального лимита, за которым и самый мирный гражданин становится кровожадным революционером. Наше преклонение перед законом и порядком – достойный подражания образец для нашей всеобщей установки в отношении коллективного бессознательного. («Кесарю – кесарево, Богу – Богово».) В этих пределах наше преклонение дается нам без особого труда. Но есть в мире такие силы, которые не одобряются нашей совестью безусловно, хотя мы и преклоняемся перед ними. Почему? Потому что на практике это выгоднее. Равным образом и в бессознательном есть факторы, в отношении которых нам следует проявлять смышленость. («Не противьтесь злу», «Заводите себе друзей в жилищах неправедного мамоны», «Дети мира мудрее детей света», следовательно, «Будьте мудры, как змеи, и мягкосерды, как голуби».)
Мана-личность обладает, с одной стороны, высшей мудростью, с другой – высшей волей. Благодаря осознанию лежащих в основе этой личности содержаний мы сталкиваемся с тем, что знаем несколько больше, чем другие, но, с другой стороны, хотим еще большего, чем другие. Это неприятное родство с богами, как известно, настолько сразило бедного Ангелуса Силезиуса, что он очертя голову бросился назад из своего сверхпротестантизма в самое лоно католической церкви, минуя сомнительную промежуточную инстанцию лютеранства, к сожалению, в ущерб своему лирическому дарованию и психическому здоровью.
