остались без вкусного ужина, но пирог взяла – Ханна светилась от счастья, ясно было, что отказ ее обидит.
На третий день она поговорила с врачом.
– Не приезжайте. Мы его один раз разбудили, стимулировали превращение и снова прокапали снотворное. Все в порядке, руки-ноги двигаются, нарушения координации нет, речь внятная. До завтра отдохнет – мы перестраховываемся, потому что был ушиб позвоночника – снова разбудим, отвезем на «скорой» в реабилитационное отделение. Там и навестите. Начнет ходить под наблюдением врача, убедимся, что нет никаких последствий, тогда и отпустим домой. А сейчас приезжать бессмысленно – он под снотворным, вы с ним поговорить не сможете. Ни еда, ни фрукты пока не нужны – внутривенное питание.
Альма пересказала разговор Фесту с Паулиной. Они дружно решили запастись терпением и занялись делами. Альма осторожно разобрала на части доставленную из Хвойно-Морозненска вежу, а Фест взял болты и отвертку и начал сборку комода с лесенками.
«Скорая» – с мигалками, но без сирены – проехала к госпиталю в четвертый день, в обеденный час. Врач Ларчика прислал им сообщение, что пациент переведен в реабилитационное отделение, и добавил расписание посещений.
– Пойдем в три, – постановила Альма. – Даже если сразу не пустят, до шести что-нибудь придумаем.
Глава 11. Илларион. Пожар и браслеты
Он частенько нарушал служебную инструкцию. Не снимал оберег Кароя – вопреки запрету на ношение колец, браслетов, цепочек и подвесных кулонов в часы дежурства. Дома, в Хвойно-Морозненске, обереги носили все оборотни, а люди им не препятствовали. Знали, что для рысей и барсов это важно, и в чрезвычайной ситуации, при необходимости превращения, оберег будет брошен на землю рядом с экипировкой. Здесь ему трижды делали замечание на медосмотре, и это привело к нехитрому обману – Илларион сначала вешал оберег в шкафчик, а потом вытаскивал и возвращал на шею.
Когда складской пожар начал оборачиваться неминуемой трагедией, он спросил своего зверя: «Сможем пробежать? Очень надо! Пожалуйста, постарайся. Я знаю, что ты боишься, но страх должен подтолкнуть на короткий путь». Рысь согласился – не столько из-за жалости к человеческому детенышу, сколько из желания загладить ошибку, веру в морок, посланный шаманом. Помнил, что это едва не привело к страшным последствиям, признал право Иллариона не только просить, но и приказывать.
На оберег обратили внимание после того, как он разделся возле пожарной машины, складывая вещи на сиденье. Илларион, поколебавшись, протянул его единственному оборотню, медведю. Попросил: «Если что-то случится – отдашь Альме». Превратившись и вытерпев холодный душ и навешивание тяжелого брезента на шею, он помчался в пламя, прыгая по тлеющей крыше соседнего склада, огромной рельсе грузового крана, удачно пересекавшей участок. Зверь боялся, и это помогло добраться до пристройки-сторожки за считанные минуты – они еще никогда не прыгали так быстро. Илларион выбил дверь, пошарил под раскладушкой, завернул потерявшего сознание ребенка в брезент, снова превратился, ухватил тюк и замер, не решаясь прыгнуть в огонь.
Рысь знал, что им придется возвращаться через пламя – с ребенком или без ребенка – но не мог заставить себя сделать шаг. В треске пожираемого огнем дерева отчетливо слышался злорадный рык Кароя. Бог позволил им войти в ловушку, и теперь с любопытством наблюдал за зверем, готовым бросить брезентовый тюк, завыть от ужаса и забиться в угол. Причина была не в снятом обереге, а в бунте, неповиновении воле шамана – их карали именно за это. Илларион это понимал, но перед мысленным взором, застилая пламя, возникала знакомая плетенка. Растрепанный край с зацепкой, замазанной канцелярским клеем – памятка о ссоре с Бертой, о резком движении, заставившем отпрянуть, и торчавшем в стене гвозде для кухонной доски. Узелок связки – оберег срезали после травмы, снимая с двуногого тела, перед тем, как положить на операционный стол. Тогда Иллариону пробило легкое куском арматуры после взрыва. Заросло, шрама не осталось. Только похвальная грамота и ведомственная награда.
Он зажмурился, отгоняя мельтешение нитей, и увидел, что Альма держит на ладони новую вежу. Показывает кому-то, выглядывающему из-за плеча. Почувствовал мягкое поглаживание по спине, забравшее изрядную долю обуявшего его страха. Услышал мелодичный голос: «Я не препятствую тебе, когда ты балуешь своих шаманов. Хотя некоторых из них не мешает одергивать».
– Ладно, – подумав, фыркнуло пламя. – Ты права. Шаман зарвался.
Внезапный прилив сил помог сделать первый прыжок. Рысь, крепко державший брезентовый сверток, вкарабкался по тлеющему столбу, перепрыгнул на раскаленную балку-рельс, побежал, обжигая подушечки лап. Они мчались, стараясь не причинить вреда свертку – это усложняло задачу, но Илларион откуда-то знал, и постарался донести знание до своего зверя: «Если мы бросим ребенка, Линша оставит нас без поддержки. А тогда Карой не преминет нанести удар – отомстит за то, что ему пришлось признать правоту сестры».
Рысь пробежал по краю горящей крыши, спрыгнул на землю, доверившись оценке двуногого – «вдоль стены можно проскочить, только что пролили». Им не повезло на последнем отрезке пути: раздался взрыв, в котором послышались раскаты удовлетворенного рычания Кароя. Рысь сначала пошатнулся от удара кирпичом по голове, сделал неуверенный шаг, и упал на землю, придавленный горящей балкой – разметало и часть стены, и почти прогоревшую крышу. Он выл, пока не обмяк на руках медведя, выдернувшего его из-под раскаленной тяжести. Балку приподняли подбежавшие люди, они же и сверток унесли.
«Лишь бы мальчишка не угорел, – подумал Илларион, проваливаясь во тьму. – Скорая должна была уже подъехать. Если есть кислородный баллон – откачают».
Первое пробуждение аукнулось волной боли – приглушенной, перекатывающейся волнами по спине от холки до основания хвоста. Пересохшую пасть намочила струйка воды из поилки. Рысь облизнулся, прислушался к голосу, уговаривавшему его еще немножко поспать, и закрыл глаза. Второй раз они очнулись в плотном кольце врачей.
«Превращайся, – буркнул рысь. – Не отвяжутся. Им тебя надо пощупать».
«Им поговорить хочется, – посмотрев на врачей, догадался Илларион. – Сейчас начнут спрашивать, сколько пальцев вижу, как меня зовут».
«Ответь, – фыркнул рысь. – И попей нормально, пить хочется».
При смене тела болью продрало только лопатки. Илларион пожалел, что не посмотрел, цел ли хвост, и, отвечая на вопросы врачей, услышал ворчание зверя: «Хвост в порядке, я сразу проверил. На спине непонятно что. Наверное, шрам будет».
«Спина – не страшно. Спиной можно не поворачиваться. Главное – хвост».
После короткого разговора и чашки приятного кислого питья Иллариона снова уложили спать, заверив, что завтра двуногого разбудят и перевезут в реабилитационное отделение, где он проведет неделю под присмотром врачей.
«Сбежим, – задремывая, пообещал рыси Илларион. – Как-нибудь доковыляем. Дом рядом».
Сон настиг его мягко, словно теплым одеялом в мороз укрыли, осторожно подтыкая щели, в которые может просочиться холодный воздух. Он возвращался домой с двумя сазанчиками – батя Дарины позвонил, попросил его
