Теперь — эта.
«Дивился не путём московским он девицам,Их хитрым планам, а не лицам».
Как я его понимаю! Этого заезжего иностранца из «Горе от ума». Тут-то и своим-то, исконно-посконным, не разобраться, не выбраться. Из сетей. Из сладких? Ну, не знаю. Скорее — липких.
«Без меня меня женили» — опять же — русская народная. Соответственно — многократно проверенная и применённая. Так если б только женили! А то уже сделали и отцом большого семейства, и владетельным боярином. Живи — в ус не дуй. — Так у меня усов нет! — Вот и не дуй.
Причём супружеская жизнь обеспечивается двукратным резервированием.
«Я с женою разведусьИ женюсь на тёще».
А потом обратно, а потом снова. Ну и тёща у меня образовалась… Энергичная. Жену ещё в руках не держал, а тёщу уже попробовал.
«Я поссорился с женой, думал разводиться,Только с тёщей дорогой, не могу проститься.Тёща моя, ласковая, тёща моя, заботливая,Молодая, озорная, поворотливая».
Особенно — изнутри.
А называется то, что Светана планирует, страшноватенько — инцест второго рода.
Почти — «демон второго рода». Только тот «демон» у Лема извлекает осмысленную информацию из движения молекул воздуха. А здесь — извлекаются материальные и социальные преференции. Из движения её коленок и моих гормонов. А всё, что ещё необходимо для процесса, я и сам, вполне добровольно, без всякого демона, извлеку. Из штанов. Вот уж точно: бизнес на крови. На моей юношеской, горячей, насыщенной гормонами кровушке.
– Глава 106
Инцест второго рода: «Когда мужчина является любовником и матери, и дочери. Проанализировано антропологом Франсуаз Эритье. Ситуация, подразумевающая двух кровно связанных родственников, которые делят между собой одного и того же сексуального партнёра, в данном случае (что весьма типично) эти родственники — мать и дочь».
Я не знаю почему в последние двадцать лет девятнадцатого века во Франции появились многочисленные романы, содержащие в различных формах одну и ту же историю, в которой именно дочь выступает в роли соперницы матери.
«В 1883 году Жюль Барбе д'Оревильи, виртуоз по части изображения отношений матери и дочери, публикует свой роман «Все, что у них осталось». Интрига романа состоит в том, что мальчик, усыновлённый после смерти родителей вдовствующей подругой матери, увлёкся ею. Она соглашается уступить его притязаниям, но он её вскоре бросает, потому что влюбился в её дочь, и на этот раз всё заканчивается их браком. В то же время мать, которая понесла от него, разрешается от бремени и, разумеется, девочкой.
В данном случае наблюдается двойной символический инцест — между матерью и усыновлённым ею ребёнком, а также между сводным братом и сестрой, помноженным на «инцест второго рода»: плотские отношения с одним и тем же партнёром у двух кровных родственниц — матери и дочери».
Какие забавники были эти французские романисты конца 19 века…
«Странным образом это наслоение незаконных отношений не вызывает ни малейшего общественного порицания, тогда как адюльтер Мадам Бовари всего лишь одно поколение назад стал поводом для громкого процесса над Флобером. Будто связь вдовы и её дочери с одним и тем же мужчиной (усыновлённым сыном и сводным братом) представляется менее опасной с нравственной точки зрения, чем замужняя женщина, скомпрометировавшая себя адюльтером».
Да уж, «нравственная точка зрения» как основание для судебно-общественного порицания… Ну, французы, что возьмёшь. Хотя и у нас, в России, постоянно появляются желающие. То приспособить для нужд прокураторы — нравственность, то для трибунала — пролетарский инстинкт.
«Когда мать заменяется дочерью, логически из них двоих именно первая проигрывает больше. Как женщина, потому что любовник бросает её (и предпочитает ей более молодую женщину) и как мать, потому что её соперницей становится та, кто ей всех ближе, кого она должна защищать, любить и желать ей счастья, кого она не имеет права ненавидеть и тем более, не должна желать ей смерти, как могла бы этого хотеть любая ревнивая женщина. Именно такое внутреннее противоречие стало кошмаром для матери всем известной Лолиты из одноимённого романа Владимира Набокова».
Набоков никак не мог разрешить это «внутреннее противоречие». И тут, очень своевременно, из кустов на газоне выкатился рояль. Ах, извините — грузовик.
«Самый драматический аспект инцеста второго типа: невыносимое соперничество, вынуждающее мать и дочь занимать одно и то же место в сексуальном измерении. Эта невозможность разделить на двоих единственное место провоцирует слияние позиций в семейной конфигурации, психически непереносимую идентициональную неразличимость. Сексуальное соперничество, само по себе чреватое серьёзными проблемами в обычной ситуации, может породить смятение или даже свести с ума всякого, кого оно вынуждает противопоставлять себя тому, кого нужно одновременно любить и отделить от себя: любовь и осознание отличия всегда сопутствуют отказу от соперничества».
Какое интересное слово: «идентициональность». Надо обязательно запомнить и применить. «Мадам, ваша восхитительная идентициональность непереносимо волнует мой антропоформизм». Именно его — а чем ещё «антропов формировать»?
Мысль добавить к четырём стандартным измерениям пространства-времени пятое — сексуальное, представляется мне интересной, многообещающей концепцией. И потом мы все по этой координате — туда-сюда, вверх-вниз. Кто выше залезет. Или глубже нырнёт. Или дальше прыгнет. «Олимпийский чемпион по прыжкам в сексуальном измерении» — звучит, однако. Но… Не, не допрыгну.
«Пока на белом свете, пока на белом свете,Пока на белом свете есть Габон»
представители белой и жёлтой рас могут нервно покурить в сторонке. Или вообще — уйти с поля.
Насчёт: «невыносимое соперничество» — враньё в ограниченном пространстве-времени. Все эти психо-изыски — про «золотой миллиард» в вариантах пост-протестанской морали. А вот в историческом процессе… Все варианты инцестов — прямого, второго рода, символического, платонического… Исключение — только птица Рухх. «Не поймали, потому и не поимели».
Почти все проблемы «сексуального соперничества» женщин — «между ушами». Человечество в большой своей части всегда жило и живёт в условиях официального или фактического многожёнства. Если девочка с младенчества знает, что быть ещё одной в очереди полежать с раздвинутыми ногами под общим самцом — нормально и даже почётно (общественный статус замужней женщины — всегда выше других вариантов), то причин для ревности к остальным жёнам просто нет. То, что наполняет многие телесериалы, то, что представляется преступлением, личной катастрофой для многих моих современниц: «Ах! Он был с другой!» — норма жизни для большой части человечества во все времена.
Более того, если среди жён в гареме оказывается женщина с достаточно сильным характером, которая обеспечивает единство позиций и координацию действий участниц этой… коллективной сексо-деятельности, то такое женское сообщество становиться весьма самодостаточным. Муж, глава семьи, низводится к помеси сторожевого пса и дойной коровы — обеспечивает безопасность и приток материальны благ. Что, собственно, и является главным, принципиальным, исконно мужским, делом.
Во многих древних и средневековых государствах расходы на содержание гарема правителя превосходили расходы на содержание армии. О каком сексе, я уж не говорю о сексуальном соперничестве, может идти речь среди такого множества людей? Да половина из них и в лицо друг друга не знает! Остаётся чистая политика с экономикой.
То, что, по мнению «антропологов», «может породить смятение или даже свести с ума», что в реальности третьего тысячелетия доводит до краха личности, жесточайшей депрессии, убийств и самоубийств, может, при другом наборе полученных в раннем детстве стереотипов поведения и шкале ценностей, служить основанием для укрепления дружеских чувств, самоуважения, веселья и шуток. Не забавно ли это?
О каком сексуальном соперничестве между Шахразадой и её младшей сестрой можно говорить? Когда они обе под одним топором? «Ты, младшенькая, давай, с этим боровом поработай. А я пойду к следующей ночи конспект писать».
Древние римляне на исходе своей Республики приняли ряд законов, обеспечивающих имущественную самостоятельность женщин. Эдакий шажочек в плане гендерного равенства и женской эмансипации. И патрицианские семьи перешли к прямому инцесту — женили своих сыновей на своих же дочерях. Основание — сохранение родового имущества в одних руках.
Древние китайцы вдоволь поиздевались над хунну, по закону которых новый правитель наследовал гарем своего отца. То есть его собственная мать, матери его сводных братьев и сестёр формально становились его жёнами. И не всегда — только формально. Китайцы толковали о грязных, похотливых, безнравственных степных дикарях. А там это просто был единственный способ сохранить жизни этим женщинам и их детям. В Османской империи, где такого закона не было, при смене правителя все мальчики, сводные братья нового султана, просто вырезались. Иногда — вместе с их матерями. Или женщины совершали самоубийство. Не после смерти мужа, что было нормой во многих культурах, включая славянское язычество. А после убийства сына — это особенность именно османского правящего дома.
