– Часть 20. «… и женюсь на тёще»
– Глава 105
Бабы — Светана с Кудряшковой, сгребали сено в кучи-копны. Мы, я с Суханом и Хотен, стаскивали эти копёшки в одно место. Стога я хочу поставить большие, «по-колхозному». Метра 4 в высоту, метров 20 в длину. Дело ручкам знакомое, понятное. Кроме одного: вершить стога самому не доводилось. Видеть-видел, участие принимал, а вот чтоб всё сам… Хотен расхвастался: он-де, великий мастер. Ну-ну.
Стог сена, вообще-то просто ставится: утаптывай и всё. А вот верхушка… Там нужно вроде крышки сделать. Аналог соломенной крыши на домах. Чтобы вода не проникала, а скатывалась. Иначе под осенними дождями стог весь водой пропитается и будет сплошное гнильё. Вот и требуется пласты слежавшейся сухой травы правильно уложить. А это же не рубероид, не шифер, где порядок укладки однозначен. Сено — масса путанная, беспорядочная. Простите великодушно, но в этом… борделе — я теряюсь.
В третьем тысячелетии сено сразу прессуют и упаковывают. Часто — сходу в плёнку. Эдак пройдёт ещё немного времени, и очередной попаданец уже и знать не будет, как это — сохранить сено без полиэтилена.
Давила жара, воздух аж звенел от зноя. Душно, парко. Скоро, наверное, гроза будет. Кусочки стеблей сухой травы, листочки, всякая труха сыпались из поднимаемых вилами охапок сена. Попадали на лицо, за шиворот, под одежду. Всё чесалось. Временами со стороны открытого пространства луга накатывал волнами лёгкий ветерок. Накатывал волнами жаркого воздуха. Как из печки. Пекло. Мокрая от пота одежда подсыхала. На спине у Сухана уже были видны белые разводы соли на рубашке. Хотен наверху сперва энергично покрикивал, но теперь и он угомонился. Только однообразно ругался себе под нос, когда я подсовывал очередной клок сена не туда, куда ему было нужно. Тихо. Только иногда басовито прожужжит шмель. Интересно, как же он летает против всех законов аэродинамики? Вру, сейчас — не интересно. Сейчас — ничего не интересно. Монотонное занятие под давящим зноем. Наколол очередную кучку, надулся от напряжения, поднял вилы с копёшкой «на пупок», понёс к стогу. Ещё напрягся — закинул. Пошёл за следующей. Никаких мыслей, никаких планов. Прострация робота. Вольтер говорил, что «все пороки человечески происходят от безделья». А добродетели? От тяжёлого, утомительного, отупляющего занятия под давящей жарой? Ну, если считать добродетелями терпение, смирение, послушание… — то да. А также совершенно отпадают чревоугодие, похоть и гордыня — слишком жарко. Чем вообще можно гордиться в такую жару? Какое чревоугодие, когда брюхо чешется от будилья? И насчёт остального:
– Вы любите тёплую водку и потных женщин?
– Конечно, нет.
– Тогда пойдёте в отпуск в феврале.
Вот опять всплывают старые анекдоты. К старости, по мере нарастания нарушений в работе мозга, человек всё чаще вспоминает детство, и все реже интересуется настоящим. А как с моими мозгами? Проверяем. «Когда я был маленьким»… Не, не интересно. Меня больше интересует: «когда же я стану большим?». В очередной раз.
Наконец, Хотен съехал на заднице с верха стога, утёр мокрое лицо полой рубахи и сообщил:
– Эта… Поставили. Вроде. Теперь бы дух перевести.
Идиома «перекурить», как и производная от неё народная мудрость: «кто курит — тот перекуривает, кто не курит — работает» — здесь ещё не появилась. Табак курят индейцы, опиум — китайцы. Наши «курят берёзу» — курная печь непрерывно горит на малом огне — «курится».
Даже слово «передохнуть» используется здесь только в варианте с ударением на «о». Так что: «перевести дух». Ну и на что мы его будем переводить?
– Хотен, второй стог где ставить будем? Ну иди, там в тенёчке отдохни. А я пока баб из леса выгоню, пока сгребём, да основу натаскаем. Отдохнёшь маленько.
Сухан с вилами и Хотен, тяжело отдуваясь, отправились к месту будущего копностроительства и стогометательства, а я пошёл к лесу, в тень которого нырнули наши бабы. При моём появлении на тенистой полянке, где они устроились, Кудряшкова немедленно поднялась на ноги, подхватив грабли и, услышав Светанино:
– Ты иди, иди. Я догоню.
рысцой отправилась к месту свершения очередного трудового подвига. Я, несколько медленно соображая от этой жары, проводил её взглядом. Такое ощущение, что, когда она вышла из лесной тени, солнечный свет и раскалённый воздух ударили её, заставили вздрогнуть. Она ещё больше ссутулилась и шагнула на солнцепёк.
Я перевёл взгляд на Светану. Та сидела на охапке сена посреди полянки со снятой, из-за жары косынкой, которой обмахивалась, с полу-распущенной и перекинутой на грудь косой. Вот так, босая, с непокрытой головой, в одной рубахе на голое тело, она совершенно не выглядела матроной, взрослой женщиной, матерью семейства. Сколько же её лет? Судя по возрасту её старшей дочери Любавы — 23–24? Бальзак в 19 веке писал, что «женщина начинает стареть в 23 года». Так что «дама бальзаковского возраста» для моего прежнего время — довольно юная особа. У нас здесь не Франция времён Империй, а куда всё проще — «Святая Русь». Сочетание ранних беременностей с их непрерывностью, с постоянными тяжёлыми полевыми и домашними работами — как правило, очень быстро истощают женский организм.
«Как правило — истощают». Но есть исключения. Вот этот конкретно женский организм — отнюдь не выглядит истощённым. Скорее — наоборот. Усталым, пропотевшим. Утомлённым, но и томным. Настроенным… игриво.
Под моим взглядом Светана многозначительно улыбнулась и, вместо того, чтобы встать на ноги и взять в руки грабли, наоборот — медленно откинулась назад на локоть. Мгновение подождав, она глубоко вздохнула и запрокинула голову. От этого её старая, застиранная, и поэтому довольно тонкая, местами откровенно просвечивающая, рубаха натянулась на груди, выразительно обрисовав скрываемое. О! Так меня совращают! Взрослая замужняя женщина совращает тощего плешивого подростка. Это… интересно.
Я смотрю на окружающий мир глазами вот этого тельца. Глазами созревающего самчёнка хомосапиенса. И нормальных, обычных здешних женщин просто не замечаю. Как не запомнил крестьянок в Пердуновке. Такой подростковый эгоизм. Селективно-сексуальная оптика. Вижу только то, что хоть как-то попадает в рамки моего представления о «секс эпл». Хотя пребывание в «Святой Руси» существенно расширило эти рамки. Как-то где-то даже размыло. Но Домну, например, я, не смотря на все мои гормональные взбрыки, воспринимаю как человека, а не как женщину. По крайней мере, пока она одетая. И — слава богу. А то, не дай бог, поссоримся… Или — наоборот…
Не обнаружив явной реакции с моей стороны, Светана принялась снова меня рассматривать, добавляя в свою улыбку многообещальности и даже стервозности. Затем она, продолжая внимательно, с некоторым непонятным сомнением, разглядывать меня, демонстративно развела лежавшие вытянутыми на траве ноги. Позволила им полежать на траве в таком положении пару-тройку мгновений. И согнула в коленях. Длинный подол рубахи несколько приподнялся, приоткрыв моему взору довольно приличной формы, сухие, слегка загоревшие, щиколотки, покрытые лёгком светлым пушком. Это — на первом плане. За ними, в полутьме, создаваемой тенью подола, проглядывали неясные очертания белых ляжек и смутно темнеющее место их соединения.
Женщина несколько недоуменно-выжидательно разглядывала меня. Конечно, «крышу» у меня уже должно было «снести». Вышибить, как затычку из бутыли с забродившим вином. Только я ведь знаю, что там бродит у меня в крови. «Предупреждён — значит, вооружён». Ну, хоть как-то. А ещё я помню туеву кучу старых анекдотов. В том числе — и по данной теме. При случае — обязательно расскажу. Которые позволяют управлять потоком сознания и фокусом внимания. — Управлять?! — Ну хоть как-то.
В принципе, для этого годится всё что угодно, хоть таблицы Брадиса, если помнишь их на память. Католические монахи и православные старцы в подобных ситуациях гонят молитвы. Смысл тот же: вызвать душевное состояние, ассоциируемое с этой акустической последовательностью, для того, чтобы притормозить собственное нынешнее восприятие. И — инстинктивно естественное действие. Проще — «помолись господу, а то крышу снесёт».
Осмотрев меня с ног до головы и обратно ещё раз с внимательно-оценивающим видом, Светана окончательно перевела усмешку на своей физиономии в разряд «блудливой девчонке очень хочется» и, глядя мне в глаза, медленно развела и свела колени. При этом замедленном движении подол сперва чуть натянулся и приподнялся, увеличивая поле наблюдаемого, потом чуть провис между её ногами. Такое… волнительное колыхание.
Не люблю слово «волнительно» в применении к событиям или людям. А вот в рассказе экзальтанутого подростка о колыхании полузадранного дамского подола — вполне уместно. Повторив это упражнение ещё пару раз, и не добившись немедленного выражения ожидаемой реакции, Светана положила одну руку на приподнятое бедро, чуть-чутьпогладила себя, и потихоньку, манерно, прихватив ткань двумя пальчиками, потянула полотно рубахи. Линия подола рубахи медленно поползла вверх, чуть задержалась на коленках и… — неторопливо съехала по бёдрам. Мудрый Каа подманивает бандерлогов. То же подчёркнуто замедленное, затянутое, интригующее, завораживающее движение. Ткань сползает с поднятых коленок, как занавес на сцене театра, как упаковка с давно и горячо ожидаемого подарка, медленно ползёт, будто живая, будто сама собой, по белой коже бёдер, и всё внимание фокусируется на этом: «а что там? А дальше? А ещё?». — А ты чего — не знаешь? — Знаю. Но… интригуюсь. И — завораживаюсь.
