Ничего не видя от слез, Георгина смотрела на зеленый холм острова. На ковер из белых крытых черепицей домов, который был намного плотнее и намного протяженнее, чем в тот год, когда она возвращалась сюда больше десяти лет назад. Шум в порту был оглушительный и головокружительный, куда громче, чем в ее воспоминаниях; она боялась, что больше не узнает Сингапура, когда вернется.
Второй раз ей приходилось прощаться с родиной. И хотя это прощание протекало мягче, менее коварно и насильственно, но казалось ей более болезненным. Она шла к нему с открытыми глазами, с каждым днем, наполненным приготовлениями, в полном сознании часа прощания, который был все ближе, и его неотвратимости.
Пароход нетерпеливо вздрагивал под ее ногами. Георгина разделяла это нетерпение; она не хотела затягивать прощание.
Она проморгалась, чтобы лучше рассмотреть флаг на мачте Губернаторского холма и дом губернатора.
До свидания. Не забывайте меня.
Где-то позади него стоял в ряду Орчард-роуд и ее дом Боннэр между своими нарядными соседями, к которому она без сожаления повернулась спиной сегодня утром. Л’Эспуар, где она вчера простилась с отцом, на сей раз без труда бросился ей в глаза; слишком темным, слишком диким прорисовывался лесок за стеной вдоль Бич-роуд.
Светло блестел новый корпус Сент-Андруса на Эспланаде, еще не готовый и окруженный строительными лесами. Церковь будет великолепной, больше двухсот футов в длину, и, может быть, со временем забудется, как долго не могли начать восстановление, как медленно продвигались работы.
Вода на мельницу насмешливых сограждан. Богатая пища для суеверия китайцев, что это место проклято. Злые духи, что гнездились там, были настолько могущественны, что белые покинули свой храм и исполняли свои ритуалы где-то в другом месте. Настолько могущественны, что старый храм пришлось разрушить, и правительство приказало индийским арестантам ночью отправиться на улицу на ловлю человеков и отрубленными головами китайцев ублаготворить духов, чтобы можно было построить новый храм.
Ее тайный знак с детства, ее путеводную звезду снесли и лишь частично восстановили, это было символом разделенного сердца Георгины, которое оставалось в Сингапуре, тогда как одновременно сопровождало сыновей в Англию.
Они на удивление сдержанно отнеслись к предстоящему переезду. Для обоих это, судя по всему, было приключением, которого они только и ждали: они поедут к нему не только на пароходе и железной дорогой, но еще и увидят египетские пирамиды, а когда-то еще и снег и лед, который будет не из ледника. Наверняка в этом было обольщение, чтобы спокойнее перенести прощание с дедом и отцом; самые большие слезы Дэвид проливал по своему пони. Может быть, они еще не понимали весь масштаб разлуки, а может быть, просто храбро положились на неотвратимость.
Оба подбежали с громким топотом и прижались к матери. Лица разгорячились от быстрого бега и от солнца на палубе после того, как они повертелись всюду среди пассажиров и подивились на все, что можно было увидеть на таком корабле и с его борта.
Дэвид обрушил на Георгину речевой поток, в котором фигурировали такие размерности, как вот такооой большой, вот такооой высокий и огромный, тогда как Дункан молча прижался к ней и блестящими глазами рассматривал берег.
– Когда я вырасту, – пробормотал он, осипший от волнения и счастья, – я тоже буду плавать по морю.
– Да, ты будешь, – прошептала она и прошлась пальцами по его волосам со странным тянущим чувством в груди.
Пол не сводил глаз с парохода. Сампан увозил его к берегу, в порт, который в той же мере приближался, в какой отдалялся пароход, становясь все меньше. Ему казалось, что он все еще может различить Георгину, как она стоит у релинга в длинной и пышной бело-голубой юбке и широкополой шляпе.
Он не обращал внимания на взгляды пассажиров, когда на палубе прижимал к себе Георгину и целовал ее в щеку. Она в его объятиях казалась закаменевшей, как кукла – даже и тогда, когда он пообещал приехать навестить их при первой возможности. Он надеялся на ласковое слово, когда ее губы приблизились к его уху, чтобы что-то шепнуть ему.
Этого я тебе никогда не прощу.
Он опустил голову и тер глаза, моргал и хмурил брови, делая вид, что его слепит солнце, которое било с неба и со сверканием разбивалось о волны.
Он сделал все правильно, он знал это, хотя и не чувствовал утешения. Он сделал то, что должен был сделать, чтобы спасти свой брак. Сохранить семью.
Чтобы уберечь Георгину от безумия, которое овладело ею и в которое она неудержимо соскальзывала. В котором он боялся ее потерять.
Недавно его дружески принимал у себя на складе Вампоа. За чашкой чая и сигарой они сидели перед дверью и смотрели, как кули разгружают лодки с товарами для предприятия Вампоа, а мимо проходили уличные торговцы и наперебой предлагали купить у них утку и курицу, устриц, кожаные кошельки и резные трости. Когда они обсуждали возможные деловые отношения между их предприятиями, Пол между делом осведомился о малайце, который в тот вечер, кажется, тоже был приглашен к Вампоа, но покинул общество еще до того, как его заметили. Пол не рассчитывал на то, что Вампоа еще помнил о том спустя три года, но он недооценивал память тауке.
Рахарио. Теневой человек. Кукловод.
Beachcomber, прочесывающий побережья и море на предмет сокровищ. Скорее береговой разбойник, чем настоящий торговец, однако разбогатевший на этом.
Гудок парохода в море грозно дал сигнал к отправлению, и когда сампан свернул в устье реки, пароход скрылся из виду. Грязным, шумным, пряным водопадом на Пола обрушилась деловитость реки Сингапур.
Он потерял доверие Георгины, ее внимание, это он знал. Может быть, она даже его ненавидела.
Да пусть бы она вонзила когти ему в грудь, отныне и на всю жизнь, он бы смог это перенести. Но не смог бы, если бы она вырвала у него сердце из живого тела и растерзала его.
Ибо она вожделела другого тигра, не его. Тигра, который уже однажды вонзил когти в ее сердце и глубоко ее ранил.
Никто не мог бы от него требовать, чтобы он бессильно взирал на то, как это происходит с ней снова.
17
Раскаленный день давил на реку Серангун.
Река вяло текла, безрадостно ловя осколки солнечного света и выпуская их на волю. Лишь изредка колебание воздуха прикасалось к листьям деревьев, из-за жары лишенным блеска, вызывая сухой ропот, который звучал подавленно.
Рахарио неподвижно стоял на веранде и смотрел сквозь сад на реку. Глаза его вспыхивали, когда в поле его зрения проносился зимородок или стрекозы, с шелестом цепляющие друг друга, но взгляд его оставался на месте, не провожая их.
