на озеро Мартин. Аллигаторов высматривать.
— Твоей маме там тоже наверняка нравилось.
Я улыбаюсь, вспоминая. Как среди деревьев разносились наши крики: «До свиданья, аллигатор!» Как мы голыми руками ловили черепах и считали кольца у них на панцире, чтобы определить возраст. Как раскрашивали грязью лица в боевую раскраску, потом вламывались в таком виде домой, мама ругалась, а мы, хихикая, направлялись в ванную, где она оттирала нам физиономии, пока те не покраснеют. Как вдавливали ногти в комариные укусы: наши ноги сплошь покрывались крестиками, разве что ноликов рядом недоставало. Почему-то вызвать во мне эти воспоминания способен только Патрик. Только он способен выманить их из убежища, из секретной ниши в глубинах памяти, из тайной комнаты, куда я их загнала, увидев в телевизоре лицо отца — плачущего не оттого, что отнял шесть жизней, а оттого, что попался. Только Патрик способен напомнить мне, что не все в прошлом было плохо. Я откидываюсь на скамье и закрываю глаза.
— А вот это мне здесь нравится больше всего, — говорит Патрик, огибая речную излучину. Я открываю глаза и вижу впереди, на расстоянии «Кипарисовое ранчо». — Всего шесть недель осталось.
С воды поместье выглядит еще шикарней — огромное белое здание возвышается над пространством тщательно подстриженной травы. Круглые колонны поддерживают три ряда балконов, кресла рядом с входом так и раскачиваются на ветру. Вперед-назад, вперед-назад. Я представляю, как спускаюсь по величественным деревянным ступеням — вниз, к воде, навстречу Патрику…
Над водой вдруг эхом разносятся слова детектива Томаса, вырывая меня из счастливого транса.
В чем в таком случае связь между вами и Обри Гравино?
Никакой связи нет. Я не была знакома с Обри Гравино. Пытаюсь заглушить звук этих слов, но отчего-то не могу выкинуть его из головы. Не могу выкинуть из головы ее. Подведенные глаза и пепельно-каштановые волосы. Длинные тонкие руки. Юную загорелую кожу.
— Я в него с первого взгляда влюбился, — говорит Патрик у меня за спиной.
Я почти его не слышу. Не могу оторвать взгляда от кресел, все раскачивающихся на ветру вперед-назад. В них никто не сидит, но так было не всегда. В одном из них была девочка. Худая загорелая девочка лениво раскачивалась, упершись в колонну кожаным сапогом, потертым и выгоревшим на солнце.
Моя внучка. Этот дом принадлежит нашей семье уже не одно поколение.
Я вспоминаю, как Патрик ей помахал. Как она уселась ровней и одернула юбку. Как застенчиво опустила голову, прежде чем помахать в ответ. Внезапно опустевшее крыльцо. И кресло, еще какое-то время покачивающееся, прежде чем застыть.
Ей нравится забегать сюда после школы. Она любит на крыльце делать уроки.
Две недели назад она так сюда и не добежала.
Глава 31
На экране моего ноутбука — изображение Обри с фотографии, которой я раньше не видела. Маленькое, размытое оттого, что я увеличила ее лицо, но достаточно четкое, чтобы не сомневаться. Это она.
Обри в белом платье сидит на лужайке, поджав под себя ноги, все те же сапоги натянуты до колен, руками она касается идеально подстриженной изумрудной травы. Это семейный портрет, рядом с ней — родители. Бабушки и дедушки. Тети и дяди, двоюродные сестры и братья. Изображение обрамляют те же самые затянутые мхом дубы, которые в моем воображении должны обрамлять мою свадьбу; позади — те самые белые ступени, по которым я должна идти под вуалью, поднимаются вверх к огромному крыльцу. К тем самым креслам, которые никак не перестанут качаться.
Я подношу к губам картонный стаканчик с кофе, продолжая разглядывать изображение. Читаю про владельцев на официальном сайте «Кипарисового ранчо». Оно действительно принадлежит семейству Гравино уже не одну сотню лет — началось все с фермы, где в 1787 году выращивали сахарный тростник; потом там разводили лошадей, и постепенно все превратилось в место для празднеств и церемоний. Здесь жили семь поколений семейства Гравино, и в свое время производился едва ли не лучший в Луизиане сироп. Осознав, какую ценность представляет их участок земли, семейство заново отремонтировало дом и отреставрировало амбар. Безупречно украшенные здания и тщательно выстриженная растительность отныне представляли собой идеальный луизианский пейзаж, где так здорово проводить свадьбы и корпоративы.
Я припоминаю, как лицо Обри под надписью «РАЗЫСКИВАЕТСЯ» сразу же показалось мне смутно знакомым. Как меня начало грызть ощущение, что я ее знаю. И теперь ясно отчего. Она была на ранчо в тот день, когда мы его посетили. Когда осматривали местность, резервировали дату свадьбы. Я ее там видела. И Патрик видел.
А теперь она мертва.
Я перевожу взгляд на лица родителей Обри. Родителей, которых я видела в выпуске новостей две недели назад. Отец тогда плакал, закрыв руками лицо. Мать умоляла камеру: «Мы хотим, чтобы наша деточка вернулась домой». Потом я смотрю на ее бабушку. Милую женщину, что сражалась с планшетом, одновременно пытаясь сгладить мои надуманные опасения рассказом про кондиционеры и опрыскивание насекомых. Вероятно, в новостях упомянули, что Обри Гравино принадлежит к известной в городе семье, но я не обратила внимания. Когда тело нашли, я намеренно избегала их слушать. Ездила по городу с выключенным радио. А когда ее портрет сменил портрет Лэйси, подробности уже утратили свое значение. Пресса нашла себе новую тему. И весь мир тоже. Обри сделалась еще одним смутно знакомым лицом в океане прочих лиц. Принадлежащих таким же, как она, пропавшим девочкам.
— Доктор Дэвис?
Я слышу негромкий стук и поднимаю взгляд над ноутбуком — на меня из-за приоткрытой двери смотрит Мелисса. На ней майка и шорты, волосы завязаны в узел над головой, на плече спортивная сумка. Полседьмого утра, небо за окном кабинета только-только стало из черного делаться синим. Когда проснешься утром раньше всех остальных, в этом заключается какое-то особое одиночество — единственная чашка кофе, пустое шоссе, безлюдный офис, где ты сама включаешь свет. Я была так поглощена изображением Обри, так оглушена абсолютной тишиной, что даже не заметила прихода Мелиссы.
— Доброе утро, — улыбаюсь я и машу ей рукой, чтобы она заходила. — Раненько ты сегодня.
— И вы тоже не поздно. — Она проходит в кабинет, закрывает за собой дверь и утирает со лба струйку пота. — У вас сегодня ранняя консультация?
Я вижу у нее на лице панику, страх, что она неправильно прочла расписание и вот теперь заявилась в рабочее время в одежде для спортзала. Я трясу головой.
— Нет, просто пытаюсь разгрести кое-какие завалы. Всю прошлую неделю… сама знаешь. Не до того было.
— Верно, как и мне.
На самом деле я просто не
