Дело было напрямую связано с заданием, с которым я прибыл сюда. Честно говоря, на лодке я не вполне представлял себе, каким образом стану выполнять в Африке обязанности начальника охраны прииска. На месте ситуация тоже не прояснилась. Судя по всему, Радченко прекрасно справлялся здесь со всем и без меня; как же теперь быть? Сидеть рядышком, как свадебному генералу? Может быть я с этим и согласился, если бы не одно "но". Зоя. Стоило вспомнить о ней, как сердце переполняло воодушевление, желание действовать и свершить какие-нибудь героические деяния. Тихие рохли и трусы девушкам не по вкусу, это дело ясное.
Радченко квартировал в одном бараке со своими подчиненными – восьмерыми бойцами. Я мельком видел уже всех или почти всех. Как один рослые, загорелые, немногословные. Вместе они никогда не собирались, потому как один или двое постоянно несли дозор на вышках, двое выходили в секрет далеко за пределы долины, в сторону ближайшего поселения под названием Чиквите. Свободные от нарядов бойцы предпочитали спать.
Сам Радченко после обеда сидел в своей каморке, заполняя какие-то бланки желтой бумаги. На мой стук он только буркнул что-то неразборчивое. Когда я зашел, старшина некоторое время смотрел снизу вверх, потом все же встал и степенно одернул добела выгоревшую гимнастерку.
– Да вы сидите, – махнул рукой я.
– Спасибочки, – ухмыльнулся старшина. Не говоря лишних слов, он вернулся к своим бумагам. Писал он медленно, тщательно выводя буквы – судя по всему, с грамотой был не в особых ладах. Я мельком оглядел комнату. Ничего особенного: деревянная кровать с тонким матрасом, под ней сундук, рядом стол и стул, в углу шкаф. Над кроватью, в головах, висела какая-то картинка. Присмотревшись, я с удивлением узнал в ней небольшой образ – женщина с младенцем.
– Это что ж вы… верующий? – спросил я неодобрительно. Радченко не взглянул на меня. Дописав слово, он сказал бумажке:
– А что, ежели у человека образ висит, это плохо?
– У нас социалистическая страна! Это с мракобесием несовместимо.
– Ты погодь ругаться, капитан. Я ведь до твоих лет с Богородицей жил, как с родной матерью. Встал – с молитвой, за работу с молитвой, за еду тож. Это потом уж понятно стало, что попы нам головы дурили, спасибо советской власти. Только вера – она штука крепкая. Ежели верил по-настоящему, ее из головы выкинуть трудно. Так и я… Богу свечей не жгу, молитв больше не читаю, но с Богородицей, случается, советуюсь. Пока не подводила.
– Ну-ну, – я топтался на месте. Не так разговор пошел, как я планировал, ох не так! Вроде как надо возмущаться старшиной и примером, который он подчиненным подает – а с другой стороны не хочется с ругани начинать.
– Будем считать, что это не мое дело, – наконец стыдливо вымолвил я. – Надеюсь, вы тут пропаганды не ведете?
– Не веду, – эхом откликнулся Радченко. – Скажите лучше, слово "подлодка" как пишется? Через "а" или через "о"?
– "О", – машинально откликнулся я. – Вы что, отчет пишете?
– А то. Порядок соблюдаем. Приедет комиссия – а у нас все прописано, все учтено, не подкопаешься.
– Какая комиссия? – удивился я. – Как она сюда доберется?
– Известно как – пароходом.
– Да вы что, старшина! Комиссия… Тут бы эвакуировали, а не комиссию присылали.
– Видно плохо вы, товарищ капитан, знакомы с бумажным делом, – вздохнул старшина. – Чего-чего, а комиссию у нас запросто могут к черту на кулички послать. Так что лучше написать. Коли не приедет, бумагам чего – как лежали, так и лежат, сиську не просят.
– Ладно, предположим, – поспешил согласиться я. – Бумаги в каком-то смысле даже полезны. Они дисциплинируют, они показывают, что тут не шарашкина контора, а воинская часть. Но я к вам, Радченко, пришел вот по какому вопросу. Первым делом, мне надо с личным составом познакомиться.
Старшина оторвался от бумажки и хитро поглядел на меня вприщур.
– Никак командовать собираетесь?
– Вы против?
– Не, я не против. Хоть сейчас принимайтесь, вот только бумазейку допишу.
От такого легкого согласия я потерял нить беседы. Предполагалось, что старшина полезет в бочку, пытаясь показать мне, что он просто так бразды военного управления не отдаст.
– На самом деле, все немного не так, – пробубнил я. Черт возьми, вот положение! Хорошо еще, что мы тут с ним одни. – Вы ведь умный человек, Радченко. Вы понимаете, что я здесь новичок и командир из меня будет никакой. Местность неизвестная, положение неясное. Я вовсе не хотел вас как-то принизить или отстранить от командования! Просто субординация предполагает, что старший по званию… как бы это сказать…
– Субронация – дело конечно сурьезное, – кивнул старшина. Он любовно оглядел исписанный крупными буквами листок бумаги и спрятал его в большую картонную коробку, стоявшую под столом. Встав со стула, Радченко указал на него своей широкой ладонью. – Вы садитесь, в ногах правды нет. Чаю хотите?
– Хочу, – обрадовано кивнул я. Если предлагает чай – значит, дружить хочет. Ура, победа!
Старшина принес чай и уселся на кровать, потому что больше сесть в его комнатушке было некуда. Прихлебывая кипяток, мы с ним как следует поговорили. Быстро придя к общему мнению, мы решили, что текущей деятельностью будет по прежнему руководить Степан Семенович. Единственное отличие – построение личного состава утром, на котором я буду принимать отчет о прошедших сутках. Дань военной дисциплине, так сказать. Ну и если возникнут какие-то необычные вопросы, решать их будем мы со старшиной вместе.
Договорившись о разграничении полномочий, мы немного побеседовали по душам, так сказать. Старшина был из-под Смоленска и на родине не бывал уже целых четыре года. Дома у него оставались многочисленные родственники: жена, дети, родители, братья и сестры. О том, что родные места оккупированы врагом, старшина знал – я уж не стал уточнять, откуда. Может, по радио слышали?
– Когда мы отбыли, немцы на Волге стояли. Но из-под Москвы турнули их сильно. Есть надежда, что товарищ Сталин зимой новое наступление организует и погонит немцев поганой метлой до самого Берлина! – доказывал я старшине. Тот кивал, задумчиво глядя в окно, на серые камни и блеклое небо.
– Год назад я должен был домой воротиться, – сказал он наконец, дохлебывая чай. – С летним пароходом. Тут у нас гости два раза в год бывали: летом и зимой. Оно, конечно, по местности незаметно, только календарь. Здесь в феврале дожди сильные начинаются, а больше ничего не меняется. В любой день одно и тоже, одно и тоже. Новый год на носу, а поди ж ты… Так я по снегу соскучился, просто страсть.
– Как здесь ситуация вообще? Что поменялось за время войны?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
