убивающим растения». Их отношения близки к окончательному разрыву в июне 1772 года, когда Уолпол рассердился, поскольку его подруга провела несколько летних недель у герцогини де Шуазель. Она восстает против подобной нечуткости: «Ваш гнев и молчание доказывают, что вам не хватало только предлога, чтобы порвать со мной… Все то хорошее, что принесли мне эти пять недель, разрушено в один миг». И речь здесь не идет о простом недоразумении. Две недели спустя, 8 июля, обиженная как никогда, она пишет письмо, которое могло бы поставить точку в их отношениях:
Однако все между нами кончено; мне давно уже следовало понять, что наши отношения вам в тягость. Все говорило о том, что вы изменились; я не жалуюсь, сударь, так бывает; но что меня очень оскорбило, так это ваше поведение: с женщиной моего возраста, к тому же занимающей определенное положение в обществе, с таким презрением не обращаются… Все ваши упреки и претензии настолько детские, что на них даже не ответить. Вы говорите, что я хочу обратить вас в рабство, что я люблю только себя, а поскольку вы тоже любите только себя, нам никогда не удастся договориться. Ну что же, сударь, не будем договариваться и закончим переписку, которая для вас давно стала преследованием с моей стороны.
Письма как будто стали реже, и пропасть между ними углубляется. В марте 1773 года Уолпол до такой степени «измучен» ее письмами, что начал сожалеть о том, что был ее другом! А все почему? Потому что она упомянула в письме о бессоннице и отвращении к жизни. Согласно их договору, в письмах не должно быть жалоб, они должны быть шутливыми и создавать лишь видимость отношений. Год спустя он требует вернуть его письма, что она безропотно сделала. Возможно, он опасается, что ей осталось жить недолго и что после ее смерти их тайна будет раскрыта. Она продолжает регулярно писать ему, несмотря на то что его ответы «окрашены недовольством и угрозой». Когда ее письма становятся более легкомысленными, он на них отвечает. Они комментируют политические и светские новости, рассказывают друг другу разные смешные истории, она пишет о своей собаке Тонтоне, который кусает всех ее гостей, и он советует ей ежедневно после пяти часов пополудни заточать мсье Тонтона в Бастилию: все идет хорошо, при условии, что она «будет опускать то, что она думает». Ей непонятно, что за очарование он находит в «неодушевленных предметах», но отныне она по собственному опыту знает, что своих любимых надо любить так, как они сами того хотят. Эта проницательная и полная скепсиса женщина признает, что не может жить, «не испытывая чувств»; чтобы развлечь своего друга, она продолжает делать обзоры городской и придворной жизни. Летом и осенью 1775 года Уолпол опять в Париже, рядом с ней, она принимает его с радостью маленькой девочки, накапливающей впечатления, чтобы было что вспомнить потом.
Оба они стареют. У Уолпола подагра, он простужается, брюзжит, цветы и белки интересуют его в большей степени, чем люди. У мадам Дюдеффан, свернувшейся калачиком в своей «бочке», температура, она прячется от сквозняков и отстраняется от всего. Но она по-прежнему активна: по вечерам принимает гостей, ужинает у Неккера, ей читают вслух мемуары Ноая, она посещает театры, Лагарп декламирует ей свою трагедию, и она встречается с дорогими сердцу подругами, герцогиней де Шуазель и маршальшей Люксембургской; ей нужно движение, шум; она очень мужественна. Общество, которое она посещает, все еще с удовольствием слушает ее комментарии, но люди побаиваются ее жестокого скепсиса, острот, ее ужасающей проницательности. Однако за всем этим скрывается единственное имя: Уолпол. Он постоянно где-то рядом, но им теперь практически нечем делиться друг с другом: она начинает писать большое письмо во вторник и заканчивает лишь в воскресенье, обременяя «своими бандерольками» посла. Когда она вспоминает свою долгую жизнь, ее переполняют грусть, горечь и «сожаление о том, что родилась на свет», и вся ее интеллектуальная мощь бывает направлена на то, чтобы понять природу этой бесконечной пустоты, то, что она называет «лишением чувства и боли оттого, что нет возможности обойтись без него»; но, по ее собственным словам, по-другому она не может. Одна лишь любовь к Уолполу продолжается и делает из нее маленькую тринадцатилетнюю старушку, борющуюся со скукой и разочарованием. Романтическое пламя любви унижает ее ум и обезоруживает ее, и скука превращается в тревожность, а тревожность пробуждает чувствительность. Возможно, это первый случай грядущей «болезни века».
В 1780 году мадам Дюдеффан исполняется восемьдесят три года; она знает, что никогда больше не увидит вновь единственную свою любовь; здоровье ее ухудшается, и она ни в коем случае не хотела бы, чтобы он увидел ее в таком жалком состоянии. В последнем своем письме к Уолполу от 22 августа 1780 года она признается, что больна. Слабая, потерявшая голос, с сердцем, как будто зажатым в тиски, одинокая, потому что летом все уехали из столицы, она пишет удивительно меткие слова, которые диктует знание психологии: «Не переживайте из‐за моего состояния; мы были почти потеряны друг для друга; нам было не суждено больше увидеться. Вы будете оплакивать меня, потому что очень приятно сознавать, что вас любят». Месяц спустя она скончалась.
Уолпол узнал о ее смерти из письма верного Виара. Он не склонен ни к излияниям, ни к романтизму; верный своей дорогой старушке-подруге, он бережно сохранит ее письма и возьмет к себе мсье Тонтона, «потому что он такой злой, что никто другой не сможет с ним обращаться как следует». Избалованный Тонтон в конце концов привыкнет к новому хозяину. Жизнь приготовила сюрприз этому столь скупому на чувства человеку, не пожелавшему понять, до какой степени его элегантная холодность мучила мадам Дюдеффан. В 1787 году, в возрасте семидесяти лет, он встретит двух мисс Берри, одна из которых, Мэри, заставит его пережить бурю чувств, которых он всегда так остерегался.
Часть четвертая. Потрясения от разрыва
Руссо писал слово «Любовь» с большой буквы; любовь в ходе XIX века сопровождает подъем индивидуализма и в то же время, реабилитируя брак, способствует формированию фундамента общества. Природа добра; воображение, чувства, желания освободились от диктатуры разума, пробудив в каждом человеке чувства и устремления. Моральный договор между индивидами должен ограничивать эгоизм, а взаимодополняемость мужчины и женщины положит конец войне полов. Так в конце пути оказывается «триумф счастливой моногамии», о котором писал Паскаль Брюкнер в эссе «Любовный парадокс» (2009); воспитание Эмиля и Софи должно повлечь за собой
