1750 году. Эно глохнет и постепенно выживает из ума.
Маленькая старушка
Когда в 1765 году Уолпол приехал во Францию, ему было сорок восемь лет. Он уже бывал в Париже за двадцать пять лет до описываемых событий и наслаждался небывалой для Англии атмосферой веселья и галантной свободы. Но Франция за несколько лет стала другой; свободомыслие философов и энциклопедистов сменилось нудными разговорами, смех вышел из моды, а Уолполу совсем не нравится серьезность: «Буду ходить во французский театр, покупать французский фарфор, но не буду ни изучать управление, ни размышлять об интересах наций», — ворчит он. В салоне мадам Жофрен собирается слишком много философов, у мадемуазель де Леспинас одна молодежь, а французы, ставшие англоманами, слишком сильно полюбили вист! Наконец он находит сатирическую легкость, которая ему так нравится, и обнаруживает он ее в золотисто-желтом салоне монастыря Сен-Жозеф. Здесь говорят о пустяках, обмениваются эпиграммами и остротами; простота, естественность, риторика и софизмы не допускаются. И здесь он стал своим.
Мадам Дюдеффан покорена; ей описывают вновь прибывшего как англичанина до мозга костей, с красивыми глазами, высокого и немного хрупкого, изысканного и флегматичного. Ей кажется, что в Уолполе, подающем неожиданные реплики и превосходящем даже ее самое в искушенности тона, она находит родственную душу. Уолпол увлечен цветами, садом, своим готическим замком, откуда видна Темза и камины которого сделаны по эскизам итальянских художников; он умеет делать комплименты пожилым дамам, ненавидит пафос и мелодраму. Между тем он признается другу, что жизнь сделала его «холодным и полным подозрений и сомнений». Принимать жизнь всерьез — значит видеть все ее безобразие, лучше смеяться, чем плакать. Эта очаровательная слепая семидесятилетняя дама забавляет его; когда весной 1766 года он сообщил ей, что уезжает, она предлагает ему дружбу. Уолпол любит переписку, но при определенных условиях: письма не должны нарушать его покой! У себя в замке он всегда будет рад отголоскам тысячи и одной парижской сплетни, изложенным самым изящным и живым пером своего времени, достойным таланта мадам де Севинье. Но вместе с тем он не доверяет этой «духовно развращенной слепой старухе», как он неучтиво называет ее, когда у него плохое настроение: ему уже пересказывали ее ласковые высказывания о нем, которые кажутся ему излишними; надо быть начеку.
Мадам Дюдеффан вплоть до этих пор жила весело — кутила, устраивала ужины и праздники. Внезапно весь ее мир встал с ног на голову. В семьдесят лет она полюбила, как двадцатилетняя, любовью горячей, бьющей через край, исключительной. Ее переполняет желание поделиться с этим боязливым мужчиной внезапным счастьем, которое их взаимопонимание дает ей. Она до такой степени обожает его, что называет своим «наставником». Но ей приходится сдерживаться, подавлять свое желание, быть скромнее. Для начала надо его успокоить. Ее первое письмо датируется 19 апреля 1766 года:
Начну с того, что постараюсь уверить вас в моей осторожности. Я не вижу ничего обидного в том, если вы мне на это указали; никто не узнает о нашей с вами переписке; я буду в точности следовать тому, что вы мне предпишете. Я скрываю свою печаль; за исключением председателя и мадам де Жонсак — мне очень нужно было поговорить с ними о вас — я никому не назвала вашего имени. Я бы испытывала отвращение, если бы мне пришлось делать такое признание кому угодно, кроме вас; но вы лучший из людей, и ваши намерения так чисты, что ни одно ваше действие или слово ни в коем случае не вызовет у меня какие-то подозрения. Если бы вы раньше сказали, что именно думаете обо мне, я была бы спокойнее и, следовательно, сдержаннее. Желание добиться, а добившись, разгадать заставляет вести себя неосторожно. Так получилось у меня с вами. К тому же мой возраст и уверенность в том, что я не схожу за сумасшедшую, создают иллюзию защищенности от выставления нас посмешищем. Поскольку никто нас не слышит, я хочу чувствовать себя свободно и сказать вам, что нельзя любить нежнее, чем я люблю вас. <…> Помните, что вы мой наставник и руководитель; не забывайте о том, что меня нужно воспитывать; я буду послушной.
Нетрудно догадаться, каков был ответ, но маркиза, нимало не смутившись, снова берется за перо два дня спустя:
Если бы вы были французом, я бы без колебаний сочла вас фатом; но вы англичанин и, следовательно, сумасшедший. С чего вы взяли, скажите, пожалуйста, что я поддалась романтическим порывам и позволила себе бестактность? Ладно бы только бестактность — с натяжкой можно так сказать, но романтические порывы приводят меня в ужас, я бы с радостью вырвала ваши глаза, о которых говорят, что они так прекрасны, но которые, как вы можете подозревать, не вскружили мне голову. Пытаюсь придумать, какое оскорбление я могла бы бросить вам в лицо, но у меня ничего не получается… знайте же и запомните хорошенько, что я не люблю вас больше, чем следует, и не переоцениваю ваших заслуг. Возвращайтесь, возвращайтесь в Париж, и вы увидите, как я буду вести себя. <…> После вашего отъезда все, что меня окружает, кажется мне еще более дурацким: боюсь, что меня поглотит невыносимая скука…
Письма следуют одно за другим в бодром темпе. Мадам Дюдеффан пишет 5 мая в полдень, 6 мая в половине четвертого, 10 мая в четыре, потом 21, 25, 26 и 27 мая. Письма Уолпола она складывает и бережно хранит в шкатулке. Даже когда она говорит о дружбе, ее излияния очень похожи на любовные: лишь единственному живому существу она доверяет заботу о том, чтобы сделать ее счастливой, он — предмет всех ее мыслей, и она с бьющимся сердцем ждет его ответов. В письме от 5 мая она оправдывается и тем самым выдает свои чувства:
Я ничего не хочу делать без вашего на то согласия, я хочу все время быть вашей дорогой малышкой и чтобы вы вели меня, как ребенка: я забываю, что прожила жизнь, мне как будто всего тринадцать лет. <…> Если бы я получила от вас холодное письмо, я бы рассердилась и мне было бы стыдно. Мне ничего не известно о том, как на вас может сказаться отсутствие; ваша дружба была, возможно, мимолетной: но нет, я в это не верю; что бы вы тогда ни говорили, я никогда не считала вас бесчувственным; вы не смогли бы быть ни счастливым, ни милым без дружбы; и я определенно та, кого вам следует любить. Не надо мне говорить, что у меня в голове
