Я уговорила Валю обратиться к Буренину. Может, комендант поможет? Позвонила Ивану Николаевичу – мне показалось, что он даже обрадовался моему звонку. По телефону ничего объяснять не стала, договорилась о встрече. Поехали мы к нему днем на работу. Буренин встретил нас радушно, провел в гостевую комнату. Там был накрыт стол. Уж очень праздничный – с выпечкой, черной икрой. Хозяин стал предлагать откушать с ним, но наша просьба не располагала к застолью. Я рассказала все, что знала и сама видела. Лицо Буренина помрачнело. Он пообещал выяснить, что случилось, и позвонить мне: «Ждите звонка, приходить не стоит. Я выясню и позвоню». Я поверила, что Буренин ничего не знает и поможет нам хотя бы информацией. В тот день я была убеждена, что он позвонит. Старалась, чтобы дома кто-то обязательно был, боялась пропустить звонок. Не позвонил он и на мои звонки уже не отвечал. Вот тогда во мне появилась уверенность в причастности к аресту Петра советских спецслужб. Но почему в таком случае не трогают меня?
Не могу не вспомнить еще одну встречу. В «Мон Жарден» как-то зашла Вера Мельникова, балерина из Одесского оперного театра, с мужем румыном. Узнав, что я из Одессы, они подошла ко мне, мы познакомились. Потом я бывала у них дома, они стали чаще заходить в ресторан. До моего ареста они оставались единственной парой, кто опекал, поддерживал меня. Они часто говорили со мной о тебе. Для меня это было так важно! В нашу последнюю встречу Верочка грустно заметила: «Тезка, не теряй надежды, ты должна быть счастливой! Запомни, счастливой со своим Петей!» Судьба самой Верочки завершилась трагически – ее у собственного дома сбила машина. Ссыльные говорили, что это было частое явление. Кого не могли взять, тех уничтожали. Верочкой интересовались спецслужбы – ее тоже вызывали в советское консульство и предлагали отказаться от замужества и вернуться домой.
Весточку от тебя я получила через чужого человека. К нам домой пришел мужчина, назвался тюремным надзирателем, подал мне листок, небрежно вырванный из блокнота. На листочке твоей рукой был написан список вещей. Мужчина сказал, чтобы я собрала эти вещи, так как тебе они необходимы. На мои вопросы надзиратель не ответил, только торопил меня со сбором посылки. Я все уложила в сумку и вручила твоему посланцу, а листочек хотела положить в карман, но он забрал его у меня и ушел, так и не объяснив, где я могу тебя найти.
Уже не дни, а месяцы прошли. Весна. Лето. Осень. Зима подступала. Никакой ясности. Я продолжала работать в ресторане. Заработка хватало на жизнь. У тебя был сейф, в котором лежали деньги, а у меня хранился ключ от сейфа. Ты никогда мне не запрещал открывать его и, если нужно, пользоваться его содержимым. К счастью, в том не было нужды. У меня было все, что я могла пожелать. До твоего ареста меня не оставляла уверенность, что ты будешь рядом всегда, поэтому меня не интересовало наше финансовое состояние. Оставшись без тебя, я даже не прикоснулась к сейфу. Мне казалось, что даже один взятый лей будет началом моего неверия в твое возвращение. Не скоро я повзрослела.
В декабре от тюремной администрации я получила открытку-извещение, что мне разрешено с тобой свидание, с перечнем вещей и продуктов, которые я могу привезти, весом не более семи килограммов, дата свидания, время и адрес. У меня были сутки на сборы, я выяснила, как смогу добраться, купила продукты. Пришла женщина, которая занималась уборкой и нашими костюмами на квартире, которую ты снимал под реквизит. Она предложила свою помощь, вопросы не задавала, на мои не отвечала. Приготовила она твой любимый паштет: мед перемешала с маслом и измельченными орехами. Как-то ты оповестил ее, видимо, что я к тебе собираюсь.
На следующий день я отпросилась с работы и с двумя тяжеленными сумками поехала в Жилаву, местечко под Бухарестом в уезде Илфов. Ты мне рассказывал о Жилаве, но мы там не были ни разу. Поводом для твоего экскурса послужили разговоры об Антонеску и других политиках, в августе 1944 года отстраненных от власти и арестованных. Спустя два года после ареста их казнили в Жилаве. Румынское слово žilav означает «сырое или влажное место». Было сырым – стало кровавым. А ведь Жилавский форт был изначально построен как часть Бухарестской крепости для ее укрепления по инициативе румынского короля Кароля II. Позже форт был преобразован в военную каторжную тюрьму. Ты говорил, что под тюрьму приспособили подземные сооружения. Других страшилок ты мне не поведал, но сам наверняка знал, какое это гиблое место.
Какие у меня были предчувствия? Думала о глупостях: «Хорошо, что Петя не видит меня с сумками, ругался бы очень». О предстоящей встрече старалась не размышлять. Накануне Валечка высказала предположение, что меня хотят посадить, потому и выманивают. Я к аресту была готова, но знала, что не того я полета птица, чтобы из-за моей персоны кто-то строил такие сложные комбинации. Придет мой черед, явятся и заберут. За что? Найдут. Понимая это, тем не менее я не собиралась ни прятаться, ни бежать. Встреча с тобой была для меня важнее всех страхов и даже собственной жизни. Согревала надежда, что пройдет еще несколько часов, я увижу тебя, и ты все объяснишь, подскажешь, что сделать, чтобы ты быстрее вернулся домой.
Валентина после того, как узнала, что я еду к тебе, больше не появилась, не позвонила и на мои звонки не отвечала. Валечка тебя очень любила. Ясно было, что она испугалась – за себя, за сына, за свою семью. Мне удалось узнать, что у нее все нормально, и это меня успокоило. Больше я с Валечкой не виделась. Она не шла на контакт, а я не настаивала. Я осознавала, что не вправе подвергать других риску, как и осуждать их страхи. Тогда многие стали держать со мной дистанцию. К этому я стала привыкать. Так что в Жилаву поехала одна.
Добиралась электричкой. В вагоне в основном ехали женщины. Судя по выражению их лиц, по сумкам с продуктами и вещами, мы ехали по одному адресу. Вышли все на одной станции, какое-то время ехали в одном автобусе. Высадили нас у первого контрольно-пропускного пункта. Проверили документы, и румынский сержант пропустил нашу процессию на территорию печально известной тюрьмы. Я сразу вспомнила, что ты мне рассказывал о подземной тюрьме. Самих корпусов нигде не было видно. Перед нами было огромное поле, по которому расхаживали вооруженные солдаты. Представила заключенных в полосатых робах, томящихся в гулких и сырых подземельях. Стало страшно. Потом был еще один пропускной пункт у тюремных ворот, здесь нас и остановили. Пояснили, что будут вызывать по алфавиту, но прежде надо сдать продукты дежурным на посту. Чуть поодаль стояли столы, и женщины под контролем военных в румынской форме принимали привезенные передачи. Проверяли все до мелочей, очень тщательно. Пройдя и эту малоприятную процедуру, мы стали ждать вызова. Букву «Л» нескоро должны были вызвать, значит можно осмотреться. Окрестности, кроме тоски, иных чувств не вызывали. Успокоило то, что выводили заключенных в гражданской одежде.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
