«Вдруг» не случилось – Валя не пришла и не позвонила, да и свидания с Петей мне не разрешили. Я на Рождество работала допоздна. Остаток праздничной ночи провела дома с Жужу и зайцами. Даже соседки не было «на посту» – ушла в гости. Я пожалела, что не нарядила елку, что отказалась поехать к Мельниковым. Зажгла лампадку. Как могла, своими словами попросила у Всевышнего твоего спасения и прощения, что не уберегла тебя. Очень старалась быть веселой – не получалось. Устроила концерт одного актера. Села за рояль, напротив усадила зайцев. Подпевала мне Жужу, за что была награждена вкусной конфеткой. Увы, все напрасно. Праздник должен быть в душе, а у меня внутри все почернело от неопределенности, разлуки с тобой, одиночества.
Наступивший 1952 год не принес ясности. Просила свидания с тобой, мне отказывали. На дню по несколько раз проверяла почтовый ящик – пусто. Посетила по вызову советское консульство, где в очередной раз услышала, что надо возвращаться домой. Ответила, как и прежде, что мой дом рядом с тобой, что я должна тебя дождаться. В моем деле есть справка из консульства, в которой сообщается, что «Белоусова-Лещенко отказалась вернуться в Советский Союз».
Потянулись дни ожидания. Опять весна: уже год я без тебя. Потом лето подоспело. В конце июня меня вместе с оркестром перевели работать в летний ресторан «Паркул», так как «Мон Жорден» на лето закрылся. Я должна была петь на открытии 2 июля 1952 года. В тот день я принаряжалась особо тщательно и с макияжем провозилась дольше обычного. Жужу теперь прощалась со мной за двоих – долго целовала, не отпускала.
Вот и «Паркул». До конца лета мы будем здесь работать. Подошел кто-то из администраторов ресторана, показали мне столик для артистов, рядом со сценой, предложили кофе, сок, чтобы не скучно было ждать своего выхода. Оркестр уже играл на сцене, я помахала Ионеску, подумала, что очень странно он смотрит на меня. Может, заметил, что я на открытие принарядилась? Опять какие-то глупости в голову лезут: не так посмотрел, не так сказал. Увидела, что к моему столику направляется незнакомый мужчина. Неужели не видит табличку – столик для артистов? Придется сейчас объяснять, что не танцую. Подошедший незнакомец улыбнулся и сказал по-румынски: «Госпожа Лещенко, вас у входа ожидает господин Лещенко». Бегу к выходу, перехватываю взгляды музыкантов, хочется крикнуть им, мол, зря столько страдания в ваших глазах – Петя меня ждет. Вылетаю из ресторана. Слепящее солнце, прикрываю рукой глаза. Чувствую, как кто-то берет меня под локотки: «Петя? Но почему с двух сторон?» Слышу, как по-румынски меня просят пройти к машине. Дождалась… Вот и мой черед пришел. Но почему меня забирают румыны?
В машине оказался один наш «товарищ». Как наш, так обязательно краснолицый и раскормленный, где только их находят? Да, вот об этом я размышляла. Краснолицый уже на моем родном русском объяснил мне, что сейчас мы поедем ко мне домой, соберем вещи и отправимся в Советский Союз, домой. Я объясняю, что без тебя никуда не поеду, а мне в ответ – он скоро следом приедет. Так я им и поверила! Пытаюсь настаивать на своем. Приехали к дому, поднялись в нашу квартиру. Я держалась уверенно и спокойно. Все испортила Жужжу, ее радостное приветствие, обращенное ко мне, и рычание на гостей. Сцена вывела меня из равновесия, и я разревелась. Краснолицый уселся на диван, вернее провалился в нем, выставил ноги, расположился, как хозяин, и стал давать указания:
– Лещенко, ты вещи собирай. Времени у нас немного, надо успеть на поезд, тебя ждут.
Надежды, что ждешь ты, конечно, уже не было. Я достала чемодан, стала складывать вещи. Тот, второй, который со мной говорил на румынском, открыл твой сейф. Они знают, где у нас что располагается, откуда-то у них есть ключи от сейфа. Ничего не понимаю. Может, бандиты? Краснолицый наблюдал за моими сборами и давал советы: «Возьми побольше, не стесняйся», – и высыпал передо мной нашу с тобой шкатулку с украшениями. Я стала выбирать самое любимое, что тобой подарено. «Да не стесняйся, бери все – пригодится».
Я сказала, что предпочту взять аккордеон, на что получила «добро». Жужу тихо скулила, забравшись в футляр твоей гитары. Кроме краснолицего в квартире были еще двое. Кто они, не знаю до сих пор. Когда забирали, говорили как румыны, а теперь – как русские. Может, мне начать скандалить, заявить, что никуда не поеду? Но у меня уже почти полгода нет права здесь жить. Была справка и та просрочена, а паспорт отобрали. Нет, спорить бесполезно. Может, хотя бы потребовать, чтобы представились?
– Не могли бы вы предъявить свои документы?
Двое молча переглянулись, а краснолицый с издевкой в ответ:
– Скоро предъявим, а сейчас поторапливайся.
Я понимала, что бесполезно дискутировать. Спрашиваю, как быть с собачкой. Могу ли я позвонить знакомым, чтобы ее забрали? Мне обещают, что о ней позаботятся, звонить никому не разрешают. Один из присутствующих, тот, который открывал сейф, устроился за столом, разложил наши украшения, достал чистые листы бумаги, линейку и стал переписывать «изъятые ценности». Замерял линейкой цепочки и старательно, хмуря лоб, вписывал какие-то цифры. В деле сохранился тот исторический документ:
«1. Дамские часы №13243 ж/металла с ремешком.<…>
7. Две цепочки ж/металла по 46 см каждая.<…>
13. Кольцо желтого металла с изображением на нем нот…»
Под тринадцатым номером – тот самый перстень, который ты единственный раз снял с руки перед концертом в Брашове. До сих пор не понимаю, почему ты это сделал, что ты чувствовал в тот день? Вот я, когда меня забрали, долго не могла поверить, что это не розыгрыш – настолько все было похоже на дешевую самодеятельность. Собрала вещи. Тут вспомнила, как еще один краснолицый «товарищ» полтора года назад мне пообещал, что лесок придется повалить, и решила взять шубу. Брать мне разрешали все, еще и сами что-то складывали. Я не видела, что, сколько. Было все равно. Пожалела только, что раньше твой сейф не разобрала и не раздала его содержимое и наши драгоценности тем, кто нуждался в этом.
Вышли из квартиры. У меня в руках аккордеон и чемодан с вещами, у них тоже руки не были пустыми. Прощание с Жужу было самым трудным. Она в меня вцепилась, скулила тихо-тихо – еле оторвали и бросили в прихожей. А дальше закрытая дверь, за ней Жужу скулит, один из конвоиров опечатывает дверь. Все по закону.
Потом с теми же тремя спутниками я ехала в купе поезда, на котором было написано по-румынски: «Бухарест–Констанца». Что дальше? Я не знала. Увижу ли тебя? Знаешь ли ты, что со мной? Вопросов много, да ответов нет. Вечером в Констанце меня впервые допросили. В 19.00 начали, закончили в 23.00. Объяснили, что пока я прохожу как свидетель. Свидетель чего? Оказалось, собственной преступной связи с белоэмигрантом и бегства из страны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
