Вэллери внезапно остановился, осознав нелепость и никчемность своего вопроса.
— Я? Нет, я ничего не хочу… Впрочем, если можно, я хотел бы перейти на береговую службу в Глазго, но я думаю, мы поговорим об этом потом, сэр. Вильямсон! — внезапно закричал Макуотер не своим голосом. — Вильямсон! Держись, дурила, я плыву к тебе! — В динамике раздался звук стукнувшейся о металл телефонной трубки, а затем наступила мертвая тишина.
— Макуотер! — громко крикнул в телефон Вэллери. — Макуотер! Отвечайте, Макуотер! Вы слышите меня? — Но динамик зловеще молчал. Больше они не услышали ни единого звука.
Только теперь Вэллери почувствовал, что ему ужасно холодно. Все его тело дрожало и от ледяного ветра, и от нервного напряжения. Этот затопленный погреб… Менее двадцати четырех часов назад он был в нем. Он видел его сейчас так же ясно, как тогда, когда был там… Только теперь он представлялся ему темным, с едва заметными лампочками аварийного освещения, с бьющей ключом темной водой, постепенно заполняющей весь погреб. Он видел этого бледного юношу из Шотландии, узкоплечего, с болезненными глазами, отчаянно пытающегося удержать голову своего товарища над водой, но с каждой секундой теряющего последние силы. Он ясно представил себе, что они оба захлебнулись, когда у Макуотера не осталось больше сил. Макуотер ни за что не оставит тонущего товарища. И ему восемнадцать лет. Всего восемнадцать!
Вэллери повернулся, спотыкаясь проковылял к двери и вышел на компасную площадку. Опять пошел снег, и все вокруг снова погрузилось в темноту.
Глава четырнадцатая
СУББОТА. ВЕЧЕР. I
Полускрытый арктическими сумерками, «Улисс» продолжал свой трудный путь на восток. Необычайно странным выглядел теперь этот неуклюже переваливающийся на высокой волне корабль: без обеих мачт, без спасательных катеров и плотиков, с разрушенными, неузнаваемо исковерканными носовой и кормовой надстройками, с уродливо наклонившимся ходовым мостиком, с разбитой и искалеченной кормовой башней, наполовину скрытой обуглившимся скелетом фюзеляжа «кондора», с огромными заплатами из ярко-красных пластырей и зияющими чернотой пробоинами на полубаке и юте. Из пробоины на юте все еще шел черный густой дым, сквозь который то в одном, то в другом месте пробивались острые, трепещущие языки пламени. Однако, несмотря на все это, «Улисс» казался каким-то сверхъестественным грациозным арктическим призраком… На нем еще были пушки и мощные двигатели. Двигатели, которые каким-то чудом остались совершенно невредимыми… Так по крайней мере казалось.
Пять минут прошли как вечность. Пять минут, в течение которых небо становилось все темнее и темнее, а с юта сообщили, что пожарные партии едва-едва справляются с тем, чтобы не дать огню перекинуться в другие помещения. Пять минут, в течение которых к Вэллери возвратилось его обычное самообладание и спокойствие, хотя он чувствовал сильную усталость.
Тишину и уныние на мостике внезапно нарушил резкий телефонный звонок. Трубку взял Крайслер и через секунду доложил:
— Кормовое машинное отделение. Просят командира.
Бросив быстрый взгляд на Вэллери, Тэрнер спросил:
— Разрешите, я подойду?
— Да, пожалуйста, — ответил Вэллери, с благодарностью наклонив голову.
Тэрнер ответил кивком головы и подошел к телефону.
— Старший помощник слушает. Кто это?.. Лейтенант Гриерсон? Да, да, в чем дело, лейтенант?
Почти целую минуту Тэрнер слушал молча. Остальные на мостике обратили внимание на то, что лицо Тэрнера стало напряженным, губы сжались.
— А пока выдерживает? — спросил Тэрнер с беспокойством. — Да, да, конечно… Скажите ему, что мы сделаем здесь все, что возможно… Да, давайте так, каждые полчаса.
— Беда одна не приходит, — проворчал Тэрнер, окончив разговор по телефону. — Двигатель сильно нагревается. По-видимому, перекос правого вала. Додс пошел в коридор гребного вала сам. Весь, говорит, согнулся, как банан.
Слабо улыбнувшись, Вэллери пошутил:
— Да, для Додсона там, пожалуй, тесновато…
— Может быть, — хмуро согласился Тэрнер. — Беда вся в том, что поврежден главный подшипник вала и перебита масляная магистраль.
— Это очень плохо, старпом.
— Додсон очень расстроен, сэр. Он говорит, что повреждение давнее, думает, что это произошло в ту ночь, когда мы потеряли наши глубинные бомбы, — Тэрнер покачал головой. — Одному богу известно, какую нагрузку пришлось вынести после этого гребному валу… Сегодняшнее представление, наверное, довело его до предела… Подшипник теперь придется смазывать вручную. Додсон просит дать на вал наименьшее число оборотов или остановить левую машину совсем. Будет нас информировать.
— И невозможно отремонтировать? — спросил Вэллери с огорчением.
— Нет, сэр, никакой возможности.
— Хорошо, старпом, тогда надо уменьшить скорость хода конвоя. И еще вот что…
— Да, сэр!
— Готовность на боевых постах всю ночь. Команде можно об этом и не говорить, но… думаю, что готовность совершенно необходима. У меня какое-то предчувствие, что…
— Что это?! — перебивая его, воскликнул Тэрнер. — Посмотрите! Что он там вытворяет? — Его палец указывал на последнее судно в колонне с правого борта: его зенитные орудия стреляли по какой-то невидимой цели. Следы трассирующих снарядов прокалывали сумеречное небо, как гигантские сверкающие копья. Уже на ходу, подбегая к микрофону корабельной трансляции, Тэрнер заметил, что орудия главного калибра «Викинга» изрыгнули дым и неровные языки пламени.
— Все орудия к бою! Правый борт, курсовой сто десять! Самолеты! Самостоятельный огонь! Свободный выбор цели! Самостоятельный огонь! Свободный выбор цели! — В промежутках между своими командами Тэрнер слышал, как Вэллери скомандовал «Право на борт», и понял, что он хочет ввести в действие носовые башни.
Все было поздно. Слушаясь руля, «Улисс» еще только начал катиться вправо, а вражеские самолеты уже выравнивали траекторию пикирования. Это несомненно были «кондоры». «Кондоры», которые снова обвели их вокруг пальца, которые отошли только для того, чтобы вернуться, чтобы выйти на курс медленного планирующего сближения на пониженной скорости, чтобы корабли не услышали относимого ветром приглушенного рокота двигателей. Расчет времени и дистанции был превосходным. Концевое судно правой колонны самолеты атаковали дважды, одновременно с двух противоположных направлений. В наступившей темноте летящие бомбы были не видны, но судя по взрывам, в судно попало семь бомб. Появление каждого самолета над судном вызывало бешеный огонь из зенитных автоматов. Все зенитные установки на судне были открытого типа, с небольшим фронтальным броневым щитком. Для тех немногих зенитчиков, которые остались живы во время бомбардировки, гневная пальба этих пушек почти наверное была последним звуком на земле.
В то время как бомбы начали грохаться на второе судно в колонне, первое уже превратилось в груду исковерканных обломков, охваченную со всех сторон жадными языками пламени. Днище наверняка было пробито, потому что судно сильно накренилось и разломилось теперь на две части. Еще не стих рев моторов последнего атаковавшего самолета, как обе половины судна, скрылись под водой.
Противник достиг полнейшей тактической внезапности. Одно судно потоплено. Второе
