мучили боли, но главное уже свершилось. И все так же стоял возле нее купленный ею баян, увязанный серым деревенским платком, и Галин командировочный портфель с блокнотом и ручкой.
А новый человек лежал у Гали на руках, и она жадно, по-матерински смотрела, как напряженно бьется жизнь тонкой жилкой на его прозрачном виске. И, глядя на эту новую жизнь, она не сознавала еще, что случившееся относилось теперь и к ней самой, к ее будущему, ко всей ее предстоящей жизни, в которой будут мать и Наталья, Лукашин и Витя-Хрюня и еще многие и многое, покуда ей неизвестное. И казалось, что все у нее сбудется, осуществится. И конечно, еще придет время, когда можно будет воистину оценить, что случилось с ней нынче. Оценить, как за краткий срок — в прошлую командировку и вот сейчас — явились ей две великие тайны земли — явление Смерти и явление Жизни.
А самолет между тем быстро снижался. Уже проступили внизу огни поселка. Машина медленно, затяжно опускалась во тьме, словно бы на жаровню, полную мерцающих угольков. А где-то далеко отсюда, на берегу Ледовитого океана, жили будущие Галины герои — охотники Тыныквай, до которых ей еще предстояло добраться.
Рассказы
ХОЗЯИН
В ночном тумане поезд шел медленно, будто на ощупь. Часто останавливался у разъездов, потонувших в белом, подолгу гудел. Звук был глухой, одинокий.
Пассажир из шестого плацкартного никак не мог уснуть. Он лежал одетый поверх одеяла на нижней полке и слушал далекие, тяжкие гудки тепловоза. В сером вагонном сумраке было душно и сонно. Пассажир ерзал, томился, а тут еще за стенкой слышался приглушенный женский шепот:
— …Да не сохни ты, Дуся, не сохни. Ну что ты как мертвая, ты плюнь на него, шатуна…
Пассажир сел, снял с крючка твердый хрустящий плащ и накрылся им с головой, но все равно было слышно:
— Подумаешь, не велика потеря. Вот отойдешь маленько, еще такого себе отхватишь. Вытри глаза-то…
Пассажир поднялся, надел сапоги. Он был мужичок молодой, рослый и крепкий. Стащил сверху новенький дерматиновый чемодан, надел плащ и зеленую шляпу и, оглядев купе — не забыл ли чего, пошел в тамбур.
Он шагал вперед, через весь состав. В вагонах белели простыни, торчали ноги в проходах. В гулких тамбурах обдавало сырым холодом, лязгом сцепки. Во втором вагоне за боковым столиком в тусклом свете плафона парень с девицей завороженно играли в карты. Видать, играли всю ночь. Пассажир прошел было мимо до самых дверей проводницы, торкнулся, постучал — тишина, и обратно. Подошел к парочке, присел на край матраса у кого-то в ногах. Сейчас одному ему было пасмурно, одиноко, являлись мысли о предстоящей встрече. А думать об этом загодя он не хотел, вот и решил в карты перекинуться, время убить.
— Ну что, молодежь, играем?
Ему не ответили.
Он заглянул девушке в карты, оценивая положение:
— Сыграть, что ли, партию? Схожу скоро, Копань, может, слышали?
— Не слышали, — парень недовольно шлепнул картой по столу.
Пассажир подумал и, вытащив папиросы, угостил его:
— Боря, Борис Иванович.
Тот помедлил, но все же взял. А Боря — Борис Иванович заговорил:
— Студенты небось? Правильно. Учиться, как говорится, всегда пригодится. — Чиркнув спичкой, он прикурил, на бритом твердом лице стали видны частые веснушки. Он по-хозяйски собрал битые карты в колоду. — Онегин, Обломов — лишние люди? Как же, как же, знаем, — стал виртуозно тасовать. — Так кто мы будем? — наклонился он к девушке. — Дама «пик» или «треф»?
Та хмыкнула, была она молоденькая, смешливая. Видал он таких по городам, бегают, сверкают коленками. Оглядел ее, прикинул:
— «Треф», пожалуй, — и мановением пальцев выдернул даму «треф». — Пожалте.
Она просияла вся:
— И вальта можете?
Парень безучастно курил, будто и не касалась его эта игра.
А Борис Иванович опять мгновенно:
— Пожалте, любую.
— А я знаю! Знаю! Вы карты загибаете, да?
Но Борис Иванович дальше будто не слышал, ловко сдавал:
— Ну что, молодежь, в подкидного?
Парень уже жалел, что взял у него папиросу. Трепливый мужик оказался. Такие вот часто встречаются в поездах. С любым заговорит, с любым за пять минут в приятелях. И не отвяжешься. Разве что сойдет.
Игра шла споро, бездумно. Карты шлепались одна на другую. Борис Иванович подмигивал, невзначай заглядывал соседке через плечо, был как рыба в воде.
Парень подкинул ему козырную, он не смутился:
— Э-э, брат ты мой, не пугай. Борис Иванович в картишках толк знает, — прикинул, какой бить. — Я, брат, сам человек маленький, а с кем только не играл, — щелкнул ногтем по тузу. — И с начальником дороги приходилось, и с депутатом, — и ударил тузом, «начальником дороги», по козырю. — Их всех использовать надо. Только вовремя. Чего их беречь? — и откинул битые. — Вот вы, молодежь. Все учитесь. А вот знаете, к примеру, кто такой околоточный?
Девушка уже ждала от него шутки, кокетливо плечом повела:
— Жандарм, что ли?
Он так и знал, улыбнулся:
— Эхма! Вам бы все эти, как их? — Покрутил пальцами в воздухе: — Твисты. «Мария-Мария». — И, подкидывая парню карты, одну за другой, стал объяснять, что это — мастер-путеец и без него никакого движения на участке не будет. И что вот он как раз и есть такой мастер.
Парень мрачно, с усмешкой принял:
— Значит, на вашем участке теперь никакого движения?
Девчонка укоризненно глянула. Но Борис Иванович не обиделся, он легкий был человек:
— Свято место пусто не бывает, — и скинул ему последнюю карту.
В коридоре хлопнула дверь, проводница загремела крышкой бачка. И места за окном пошли знакомые, пятый участок вроде бы. Борис Иванович поднялся.
— Ну, мерси за компанию. Подарил бы фотку, да при себе нету.
Девчонка хмыкнула.
Парень небрежно кинул ей карты:
— Сдавай, дурочка.
А Борис Иванович каждому ручку подал:
— До свиданьица. В гости прошу. На охоту сходим, невесте на воротник набьем, — подмигнул «невесте», — а королем зря крыла, — и, подхватив чемодан, пошел в конец коридора, сразу же позабыв о них.
Нечесаная, сонная проводница никак не хотела открывать ему тамбур:
— Вот еще новости. До станции еще километров десять. — И, не глядя на него, заливала бачок из ведра.
— Да что ты, курносая, восемь. — Он было потянулся к ней.
Она грозно ведро подняла:
— Ну-ну! Пьяный, что ли? Из какого вагона?
Он весело шляпу поправил:
— Из мягкого. Да выпусти, ладно.
Она усмехнулась:
— В чистом поле, что ль?
— Во-во, как раз это
