и ученых, умные головы которых поседели за эти годы.
Попытался представить себе всю бездну творческого человеческого труда, без которого не было бы ни реактивной авиации, ни вообще ничего нового на свете.
…Задумавшись, сидел я у окна.
Наш «Ту» – далекий, но прямой потомок первых реактивных самолетов – уверенно летел в черном небе стратосферы.
С человеком на борту
Глава первая
Знакомство
В стартовом расписании на пуске первого «Востока» я назывался несколько загадочно: «инструктор-методист по пилотированию космического корабля». Стартовое расписание – документ серьезный. И все же, я думаю, в обширной истории всех и всяческих инструктажей это был первый случай, когда инструктирующий сам предварительно не испробовал, так сказать, на собственной шкуре того, чему силой обстоятельств оказался вынужден учить других. Но иного выхода не было. Людей, которые имели бы за плечами личный опыт космических полетов, на земном шаре еще не существовало. Оставалось одно: привлечь к делу специалистов, умеющих управлять летательным аппаратом если не в космосе, то хотя бы в околоземной атмосфере. Привлечь летчиков. Или еще лучше – летчиков-испытателей, для которых умение заранее, на земле, представить себе, что и как произойдет (или может произойти) в полете, прямо входит, как далеко не последняя составная часть, в круг их профессиональных обязанностей.
Таким образом, слово «инструктор» в приведенной выше громкой формуле требовало определенных комментариев. Впрочем, еще более развернутых комментариев требовало слово «пилотирование», вокруг которого применительно к деятельности космонавта уже в те дни развернулось немало споров. В самом деле: можно ли было утверждать, что космонавт пилотирует космический корабль? Пилотирует так же, как летчик пилотирует самолет или вертолет? Вроде бы нет. Другой объем работы. Другие возможности повлиять на движение управляемого объекта… Однако, с другой стороны, еще более неправильно было бы назвать космонавта пассажиром или даже просто пассивным участником эксперимента, имя которому – полет в космос!
К вопросу о том, что же такое работа космонавта, мы еще вернемся. А пока я вспомнил о нем лишь как об одном из споров, которые возникали вокруг самых различных проблем в последние месяцы перед апрелем 1961 года.
Да и могло ли быть иначе? Как обойтись без споров, если все – новое, все – беспрецедентное, все – в первый раз!
И если дебаты по вопросам терминологии протекали в стиле незлобиво-академическом («инструктор», «руководитель», «консультант» – не все ли, в конце концов, равно!), то многие, многие другие проблемы требовали ответов только немедленных и только верных, потому что ответы эти шли прямо в работу – воплощались в металле, методиках, в живом деле!
Неожиданно для себя оказавшись в гуще всего, связанного с подготовкой полета первого космического корабля с человеком на борту, я с трудом мог представить себе, что еще немногим более полугода назад, как говорится, ни сном ни духом не помышлял о возможности своего, пусть самого малого, участия в этом деле. Слышал, что готовятся такие полеты и у нас, и в Соединенных Штатах. Был знаком кое с кем из людей, создающих космическую технику (с некоторыми из них давно и близко). Но никаких подробностей не знал: они делали свое дело, а я свое. Да как-то и не связывались в моем сознании полеты в космос с этим самым моим делом, которым я занимался всю свою сознательную жизнь, – с испытаниями аппаратов, летающих в теплой, уютной околоземной атмосфере.
И тем не менее такая связь обозначилась. Недаром, видно, утверждает диалектика, что все процессы в природе и в обществе взаимосвязаны…
Ну а если вернуться от высокой философии к реальной жизни, следует заметить, что мое приобщение к космическим делам произошло при обстоятельствах, в какой-то мере случайных и уж во всяком случае вполне прозаических.
Как и многое другое в нашей действительности, все началось с заседания – нормального делового заседания.
В один прекрасный осенний день 1960 года меня вызвал к себе начальник Летно-исследовательского института, в котором я тогда работал, Николай Сергеевич Строев.
– Ты знаешь, что мы сделали тренажер для космонавтов? – спросил он.
– Знаю, – ответил я.
Действительно, старожилы коллектива знали, что группа наших инженеров во главе с Сергеем Григорьевичем Даревским делала тренажер для будущего космического корабля. Задание это выглядело тогда крайне необычным, даже экзотическим. И хотя мало кто из нас успел повидать космический тренажер собственными глазами, но даже просто сознавать, что вот, мол, какие вещи делают на нашем предприятии, само по себе было приятно.
– Так вот, – продолжил Строев, – сейчас тренажер готов. Но как им пользоваться, еще не очень понятно. Какая тут нужна методика? Из чего исходить? Чего добиваться? Обо всем этом надо подумать.
– Хорошо. Я подумаю. Ты только дай команду, чтобы меня познакомили с тренажером. А то я ведь даже толком не знаю, что это за штука.
– Команда будет.
– Очень хорошо. Тогда я сегодня сразу этим делом и займусь.
– Займись завтра. А сегодня для тебя есть другое поручение… – И Строев объяснил мне, что сегодня, а если точнее, то через два часа, состоится совещание, на котором среди прочих вопросов подготовки к космическому полету человека будет рассматриваться и такой: что делать с изготовленным моделирующим стендом-тренажером – демонтировать его, перевозить в постоянное место подготовки космонавтов, там собирать и отлаживать вновь или же не трогать, оставить там, где он сделан, и тренировку космонавтов тут же и проводить.
Словом, речь шла о решении в очередной раз старой как мир проблемы: идти ли горе к Магомету или Магомету к горе.
Легко понять, что обитатели «горы» (корпуса, в котором был смонтирован тренажер) – сиречь группа специалистов, создавших эту машину, – не очень-то хотели выпускать свое творение из рук, не испытав его самолично в работе. По-человечески их чувства было легко понять.
Да и, независимо от чувств, самый что ни на есть хладный рассудок подсказывал то же самое: дело совсем новое, моделирующий стенд-тренажер сложный, опыта его эксплуатации нет – кто, кроме его создателей, справится с неполадками, без которых на первых порах, конечно, не обойтись. Да и по срокам – а сроки уже подпирали: в этом отношении новорожденная космонавтика оказалась на одно лицо с авиацией, – по срокам не получалось разбирать объект, перевозить, снова собирать, опять отлаживать…
Читатель, наверное, уже видит, что все доводы убедительно и дружно работали в одну и ту же сторону. Единственное, что я мог бы добавить к стройной системе означенных доводов, – это то, что всякий раз, когда возникают какие-то ведомственные (а иногда и не только ведомственные) разногласия, каждой стороне в голову
