Дважды царица брала Лукерью с собой на богомолье, где поставила ее старшей среди сенных девушек, а однажды доверила нести на блюде кику.
Василий поднялся на крыльцо. В кармане лежал махонький пузырек с ядовитым зельем (так и прижигал грудь, словно сам отравы испил!). Да ежели Лукерье захотеть, так она разом чародейством царицу заморит. Плеснет малость из горшочка зелья на перины — и не станет Анастасии Романовны.
Призадумался Василий Дмитриевич. Чин окольничего — это по-доброму, от него только шаг до боярина. Хоть сам из худородных, а кто знает, может и до боярской шапки дотянешься.
Лукерья уже вышла на крыльцо, чтобы встретить мужа. Привечала большим поклоном как хозяина, и он достойно перешагнул высокий порог.
— Здравствуй, жена. Заждалась?
— Заждалась, Васенька, — пропела Лукерья.
Захарову подумалось о том, что Лукерья за последний год ссохла. Куда девался сочный румянец, а щеки, напоминавшие раньше пасхальные сдобы, ввалились вовнутрь.
Быстро бабы стареют. Родила дочурку, и красота сбежала, как цвет с яблони.
Лукерья не гневила мужа ревностью, и Василий не однажды проводил грешные ночки в слободах, где жили жадные до любви стрелецкие вдовы.
Может, Лукерья и догадывалась о чем, но всегда молчала, а если и встречала взгляд мужа, то спешила опустить свои глаза на землю. Сейчас он не завалился спать как обычно, а пожелал Лукерью — приобнял жену за талию и повел в постелю.
Баба расчувствовалась от ласк: стонала, вздыхала, исходила криком, а потом ее прошиб пот. Лукерья успокоилась и скоро затихла.
— Хороша ты была сегодня, — похвалил Василий. — Давно такого не было, а то, прежде чем расшевелить, столько сил тратил.
— Ласков ты был со мной, Васенька, — призналась Лукерья. — Вот оттого и получилось.
Лукерья была права. Ей оставались крупицы того счастья, которое перепадало прочим девкам. Бывало, по три дня дома носа не показывал. А если и присылал домой весточку, то всегда она была краткой: дескать, на службе у государя и ждать нечего.
Василий Захаров стал другим — от прежнего мальца остались только пытливые глаза, а фигурой и походкой он больше напоминал вельможу, который, не торопясь, брел по своим государственным делам. Бабы, признав в нем дворового вельможу, сговаривались с Василием легко, отдавая думному дьяку заветные часы любви.
Дьяк не уставал тешить плоть — на сеновалах, в сенях, на заимках. И про его шаловливые проказы бояре в Думе были наслышаны, называя думного дьяка «котом смердячим».
Что ни говори, а порода у него была не та — смерд, одним словом. И вот это честолюбивое желание дьяка подняться выше своей фамилии бояре Шуйские подметили в нем давно. Вот потому обратились именно к нему. И еще одно было верно: не тягаться ему с родовитыми боярами, коли откажешь в просьбе, так голову снесут.
Василий Захаров отдышался малость и заговорил о том, что мучило его последние сутки.
— Царица-то тебя жалует, Лукерья?
— Жалует, Васенька, от всех отличает. Два дня назад подсвешник подарила. Сам он серебряный, а подставка у него из камня змеевика. Может, взглянуть желаешь?
Подарок царицы мало интересовал думного дьяка, махнул он рукой и продолжал:
— Я вот нынче у Шуйских был, там и ночевать остался. Вот живут бояре! Одной только челяди во дворе с сотню душ будет. Половину дня трапезничали, так они для меня шестнадцать блюд сменили. Малиновой наливки, почитай, с ведро выпили.
— Ба!.. Ба!.. — только и восклицала женщина.
— К чему я это говорю?.. И я бы мог так жить. Ни умишком, ни чем другим не обижен. Ежели не вышел чем, так это родом. Вот Шуйские сказывали, что помогут мне окольничим стать, а уж там далее я сам до боярской шапки дотянусь. Жалованье получать богатое стану, имение куплю. Дочурку нашу за боярского сына отдадим, и будешь себе мед попивать на старости лет.
Лукерья восторженно смотрела на Василия. И вправду муженек лих. Это и самой в ближние боярышни можно пойти, на богомолье государыню под руки поддерживать. Почет-то какой великий!
— Только вот зацепка одна имеется, — осторожно продолжал Василий. Он уже сполна отдышался и с интересом посмотрел на открытые ноги жены. Несмотря на худобу, Лукерья по-прежнему оставалась привлекательной, тело крепкое и белое, словно сбито из свежих сливок.
— Какая?
Согнула ноги в коленях Лукерья. Рубашка съехала совсем, выгодно оголив красивые упругие бедра. Василий полез ладонью под сорочку и задрал ее до живота. Лукерья закрыла глаза и с благодарностью принимала ласку.
— Костью в горле им царица стала, порчу они на нее навести хотят, меня в том попросили пособить. Так и сказали: «Через жену свою попробуй!»
Лукерья невольно дернулась, словно ласковое прикосновение причинило ей боль.
— Чего ты говоришь такое, Василий! Как же это можно царицу извести.
— Как?! Как?! Раскудахталась! Плеснула ей отраву на одеяло, надышалась царица, вот и нет ее! — зло сказал Василий, уже понимая, что уговорить жену ему будет непросто, а стало быть, чин окольничего был еще далековато.
— Не могу я пойти на это, Василий. Как же я могу ей такое сделать, когда она ко мне всем сердцем прикипела!
— Коли скажу, сможешь! — разозлился Василий. — А нет, так ступай к черту с моего двора.
Желание у Василия уже угасло. Лукерья стыдливо прикрывала коленки сорочкой, тихо всхлипывала.
— Ну ладно, ладно, — смягчился дьяк. — Ты ведь у меня разумная. Сделаешь все, что я скажу. А там до старости в добре жить будем. — Лукерья немного успокоилась, утерла рассопливившийся нос пальцами. — Будь поумней, как же мне с князьями Шуйскими тягаться? Их род ого-го какой огромный, ежели они захотят, так самого царя в сапог за голенище воткнут! А знаешь чего они мне сказали? Если Лукерья откажет, так всех Захаровых со света сживут, а ежели согласится, тогда окольничим мне быть! Вот так-то, женушка, мне выбирать не приходится.
— А если царю все рассказать?
Василий вдруг опешил. Он и сам удивился, почему эта мысль не пришла к нему раньше! Однако, поразмыслив, он понял, что веры ему не будет. Не ладили между собой два великих русских рода, и это разногласие Рюриковичей больше напоминало семейную перебранку, куда посторонний не допускался. И неизвестно еще, в чью сторону обратится царская немилость.
Вот тогда если не один, то уж другой точно свернет голову думному дьяку.
— Не дело это, — признался Василий, — помрем мы от такой правды. — И уже совсем строго: — Пузырек с зельем я тебе вечером дам. Ты его припрячь как следует в своих платьях. А когда в комнате царской останешься, то брызни на покрывало. Несколько капель достаточно будет. И по сторонам глазей, чтобы никто ничего не приметил! Иначе плахи не избежать. Ежели осмелишься ослушаться… со света изживу! — пригрозил дьяк. — Ох, уж не хотелось бы мне такого греха на себя брать.
И поняла Лукерья: откажи она мужу, придушит он ее периной и свезет поздней ночью в открытое поле. Немного погодя, вкладывая в слова всю страсть, Василий сказал:
— Красивая ты, Лукерья, вот так бы и не сползал с тебя. Так бы и жил в тебе.
Лукерья любила царицу, но муж для нее был желанным.
* * *
Все получилось так, как и предполагал Захаров: махонький пузырек с зельем Лукерья спрятала в рукаве платья. Сердце колотилось всякий раз, когда нужно было проходить мимо караула, но стрельцы, стоявшие в дверях, лениво поглядывали на худощавую женщину, такую же постную, как старица в строгом монастыре.
Каждое утро Лукерья помогала постельным девкам стелить простыни на царском ложе, и незаметно брызнуть на изголовье несколько капель для нее не представлялось трудным, но, оказавшись в постельной комнате царицы, она почувствовала, как страх, подобно ледянящим струям дождя, проник за шиворот и расходился дальше по всему телу. Он парализовал ее, руки сделались деревянными, и Лукерья более всего опасалась, если сейчас она выронит пузырек с зельем прямо под ноги постельным девкам.
Вот тогда наговорится она с Никиткой-палачом!
Девки о чем-то весело разговаривали, и Лукерья, вопреки обычному, совсем не принимала участия в беседах: она взбивала подушки, поправляла перины.
Девки стелили постель слаженно, под неустанным Оком одной из ближних боярынь, которая то и дело оговаривала их:
— Да не эту простынь бери, разрази тебя! Ту, что с петухами, стели ее так, чтобы головки у подушек были, чтобы любились они меж собой. Наволочки с курочками возьми, а покрывала с цыплятками. Уж больно такую красоту государыня любит. А завтра с павлинами заморскими постелим.
Девки поспешали расторопно, каждая из них была мастерицей — на простынях ни складочки, подушки выровнены, а перины, и без того мягкие, сделались и вовсе невесомыми.
Девки уже вышли, а боярыня стала запирать сундук с царским бельем, и в этот момент Лукерья достала зелье и прыснула им под подушку.
