— Ты хорошая, верная коровка! — Стоило мне заговорить, как кобылка тут же поднимала уши и наклонялась ко мне. — Ты тоже хорошая, — говорил я, и мне кажется, что мои слова доставляли ей истинное удовольствие.
Вволю пожевав, корова вставала и снова принималась щипать мать-и-мачеху и клевер. К вечеру вымя ее наливалось до такой степени, что мешало ей ходить. Оно принимало форму церковного колокола, сближая корову с Господом. Там молоко, думал я, всего лишь молоко и ничего больше. Корова смотрит на меня выразительным взглядом: меня надо подоить, говорят ее глаза. Я понимаю: значит, наступил вечер, и скоро придет старик и поведет корову домой. Я же намотаю на руку повод, ухвачусь за гриву лошади и вскочу ей на спину.
— Но, но! — кричу я.
Лошадь переходит на рысь, и я в мгновение ока оказываюсь во дворе. Вольная жизнь! Прекрасная жизнь! У нас есть еда, есть крыша над головой, и каждый день мы вволю говорим по-немецки. С нами обходятся как с членами семьи. Стоит теплое лето.
На моей стопе созрел гнойник. Наконец-то все стало ясно! Пишта, семнадцатилетний сын хозяйки, посоветовал вскрыть болячку и выпустить гной. Я согласился, потому что и сам понимал, что гной надо выпустить. Пишта взял нож, но я настоял на том, чтобы сначала вымыть ногу. Я отмыл грязь, сел и крепко ухватил себя за ногу. Раз! Это было впечатляющее зрелище — вид вытекающего из раны гноя! Мне сразу стало легче, сверлящая, пульсирующая боль исчезла.
— Спасибо! С каждым днем мне становилось лучше. Но об уходе мы пока молчали, избегая разговора на эту тему.
К нам на сеновал пришла кошка с котятами, мы приняли в них живейшее участие. Мы, можно сказать, стали их крестными. У котят были миленькие розовые носики и крохотные язычки. Они были такие мягкие, такие беззащитные — словом, настоящие котятки! Глаза у них были еще закрыты, и они пока ничего не видели. Вечерами, когда кошка принималась кормить котят, было слышно, как они, причмокивая, сосут молоко. Сеновал стал для нас родным домом, мы с удовольствием возвращались туда после дневных трудов.
Мы с Берндом чувствовали, что все больше и больше привязываемся к этому месту. Но, в конце концов, моя нога еще как следует не зажила, я все еще прихрамывал, мы считали, что все разговоры о нашем уходе пока преждевременны, и мы их не заводили. Разум управлял нашим духом в полном согласии с сердцем. Если бы только не эти проклятые вши! Если бы не эти поганые твари! Это было ужасно, это было просто неописуемо! Выдержать роту вшей может любой старый солдат, они не выведут его из равновесия — в конце концов, можно просто почесаться. Но если они набрасываются дивизиями, армиями и корпусами, то здесь становится не до шуток! Аромат свежего сена вызвал такое астрономическое размножение вшей, что их нашествие стало абсолютно невыносимым. Мы целый год носили на себе этих тварей, и они — хотя и сильно нам досаждали — не причиняли нам особых хлопот. Но теперь это была настоящая напасть. Это было массированное наступление, паразитарное извержение, природная катастрофа, зло, крест, чума! Мы перестали быть хозяевами своих собственных вшей. Утром мы давили сто вшей, но вечером на их месте было уже двести. Мы были в отчаянии. Это было похоже на наводнение, когда вода прибывает медленно, но неотвратимо. Вшей день ото дня — а точнее, от ночи к ночи — становилось все больше и больше. Вши размножались, размножались лихорадочно, непрерывно, инфернально, непристойно и, я бы сказал, порочно. Они селились колониями в швах штанов, гниды висели на каждой нитке наших лохмотьев. Они плодились и размножались, они кишели в одежде, они уже дрались между собой. Стоило нам лечь в сено, как тысячи мелких щеточек начинали скрести нас. Мы уже не различали движений отдельных вшей, свербело и чесалось все тело. Вдобавок мы почти перестали спать. Почти — ибо мы все же спали, несмотря ни на что. Утром мы мстили вшам за ночной разбой. Мы садились у входа и принимались давить и щелкать вшей до тех пор, пока не просыпались хозяева. Пальцы наши к этому времени выглядели так, словно мы специально мочили их в крови. Но что толку?! Вши непрерывно размножались и продолжали оставлять на наших телах безобразные следы расчесов.
Однажды днем я выпросил у хозяйки котел, наполнил его водой и развел костер в углу двора. Когда вода закипела, я, забыв стыд, снял с себя все лохмотья и сунул их в котел, решив сварить мерзких тварей заживо! Ха! Это было настоящее веселье! Да, да, и мне было абсолютно все равно, что я стою во дворе совершенно голый. Я отправился к колодцу и тщательно вымылся, протерев каждый квадратный сантиметр тела, ополоснул искусанное, измученное тело. Это было чудесно! Это было просто наслаждение! Это была вещь! Фыркая, я сунул голову в ведро с водой. О, это было ни с чем не сравнимое удовольствие. Потом я принялся прыгать на месте и размахивать руками, как крыльями ветряной мельницы, разбрызгивая капли воды. В углу двора исходил паром котел. Я подошел к нему и палкой извлек оттуда мою так называемую одежду. У меня сразу возникли опасения за сохранность моих лохмотьев. Дождавшись, когда они остынут, я отжал тряпки, развернул их и подверг тщательному осмотру. Свитер пополз в нескольких местах, но штаны не пострадали. Милое солнышко, помоги мне, пусть все будет хорошо! Сотворив эту тихую молитву, я развесил свое тряпье на штакетнике и забрался на сеновал.
Вечером я был счастлив. Штаны немного сели и стали мне тесными, но они устояли! В свитере зияли громадные дыры, но что за беда?! Его все равно можно было еще носить. Тело мое наслаждалось небесным покоем. Господи, как я тебе благодарен, что ты наконец навел меня на эту простую мысль! Никто мне не мешал, а старик в тот день сам пас кобылу и корову. Ему тоже хотелось, чтобы человек наконец хорошенько вымылся. Благодарю и тебя, дорогой дедушка!
Бернд весь вечер громко мне завидовал, и я лег подальше от него. Но на следующий вечер сиял и Бернд. У соседей он произвел ту же процедуру, что и я.
Пишта сказал, что в соседней деревне, в нескольких километрах отсюда, у одного крестьянина живут и работают два немецких солдата. Мы решили в воскресенье их навестить.
Стоял великолепный солнечный день, когда мы в сопровождении молодого шваба отправились наносить визит двум своим боевым товарищам. Я все еще хромал и опирался на палку, но солнце и радость как будто поддерживали меня под руки, и я без труда преодолел весь путь. В той деревне мы познакомились с двумя старыми солдатами — один был родом из Вены, второй из Бачки, в Венгрии. Оба пробыли в русском плену очень недолго и бежали из него, сами того не ожидая, благодаря счастливой случайности. Их эшелон, составленный в Австрии, надолго задержался в этих местах. После раздачи воды охранник забыл запереть вагон. Этим воспользовались три человека и, когда поезд тронулся, выпрыгнули из него прочь — на волю. Остальных охватил панический страх. Что теперь будет? Их накажут за бежавших? Расстреляют? От страха у остальных просто помутился разум. Все боялись стать жертвами. Короче говоря, в результате все остальные — один за другим — тоже попрыгали из вагона. Таков был их рассказ. Браво! Видит бог, хороша же была у них конвойная команда! Но эти странные вояки ни разу даже не попытались уйти отсюда, двинуться дальше. Они были счастливы, что сумели спрятаться здесь и работать, как батраки, на чужой ферме. О своих женах они вообще не думали! Хотя и вспоминали о них со слезами на глазах. Да, да, они плаксивыми голосами рассказывали о своих семьях. Тьфу, черт! Мне было их совсем не жалко! Что это за мужчины? Они надеялись только на чудо, а их жены сейчас, может быть, гуляют с русскими. Что за люди? Прошел целый год, а они сидят здесь и плачут, как бабы! Но мы внимательно их слушали и оживились, когда узнали, что как раз сего дня они решили навестить одного немецкого солдата. Да ну? Сколько же здесь прячется ветеранов вермахта? Мы тоже хотим познакомиться с тем парнем.
В гости мы отправились вчетвером.
Как же здесь хорошо, думал я. Здесь вполне можно жить. Пшеница уже колосилась. Еще немного, и она созреет. Какие у нее мощные и прямые стебли. Вокруг было нескончаемое море золотистых семян, накопивших добрую силу солнца. Внутри колосьев таилась непреодолимая природная сила. Каждое зернышко улыбалось небу. Да, здесь можно жить, пели сверчки.
Мы дошли до нужной нам усадьбы. Это был одиноко стоявший среди полей хутор. И кто был этот немецкий солдат? Такой же молодой парень, как и мы. В плену он не был ни одного дня. Во время завершающих боев их часть была разгромлена, все разбежались кто куда, а он оказался здесь. Крестьяне спрятали его. Вот это да! Когда мы еще сражались, он уже жил здесь вполне гражданской жизнью. Родом он был из Баварии.
— Почему ты не возвращаешься домой? — спросили мы у него.
— Я не сумасшедший, — ответил он. — Мне не надо, чтобы меня поймали.
Этот парень нашел нормальную работу в пятнадцати— двадцати километрах отсюда, получал зарплату и даже завел себе девушку. Место, где он жил, называлось Уграш. Сюда он пришел на выходной день, в гости к своему первому спасителю. В Германию его совершенно не тянуло.
