палец князя уперся в китайца. Умирающий, измученный дорогой, Иван Алексеевич был страшен. — Преградить мне путь? Интересоваться моей семьей?
Вместо ответа китаец встал на колени. Поклонившись князю, он уперся лбом в грязь — и замер. Цилиндр слетел наземь, откатившись в сторону. Рядом с беззащитным затылком Чжоу Чжу рыло землю конское копыто. Левая пристяжная нервничала, фыркая и косясь на подозрительного человека.
Далеко, в чаще, заухал филин.
— Встаньте, — наконец сказал князь. — Прошу вас в карету. И развяжите моего кучера — я тороплюсь. Поговорить мы можем и в пути…
Закат творил чудеса. Пробившись сквозь ветки, лучи сплетались в диковинные фигуры. Чудилось, что за плечом Гагарина стоит белокурая девушка, держа под уздцы тонконогую кобылу, и хмурится, недовольная поздней встречей.
Стая птиц перечеркнула небо, и видение сгинуло.
3
Проклятый китаец!
Покидая Париж, барон надеялся, что больше никогда не увидит генерала Чжоу. И вот — надежды пошли прахом. Он сосредоточился, пытаясь удержать обрывок мертвой памяти. Картина исчезла, осталась лишь безвидная тьма, глухой стук колес, шум ветра за стенками кареты — и голоса.
— Я доверяю вашему прозрению, господин Чжоу. И не доверяю тому человеку, к кому вы обратились до меня. Это урожденный интриган и предатель.
— У меня он тоже вызвал подозрения.
— Которым из моих внуков вы интересуетесь? У меня много детей от первого брака, немало и от второго… И, как следствие, много внуков. Чей это сын? Дмитрия? Григория? Константина?..
— Я говорю о сыне вашего первенца, Павла Ивановича.
— У Павлуши нет сыновей.
— Это не так!
— Я хотел сказать: нет законных сыновей. Павел живет во грехе, с какой‑то сомнительной девицей. Я не раз предлагал ему отыскать достойную партию… Увы, он отказывается. А брать в расчет ублюдков, рожденных вне брака… Увольте. Я и своих‑то начал считать лишь после того, как обвенчался с их матерью, женившись во второй раз. Вы полагаете меня циником, господин Чжоу?
— Я полагаю вас мудрым и здравомыслящим человеком. Рад, что вы без особых чувств упоминаете об этом внуке. Тем легче нам будет найти общий язык…
— Ничего подобного. При чем здесь чувства? Это кровь, моя кровь, а остальное — светские условности. Так говорите, от моей крови случится гибель мира? Да еще и от Павлушиного корня? Забавно… И лестно, как ни крути. Сколько лет нашему ниспровергателю основ?
— Три года.
— Да вы Ирод, господин Чжоу! Разумеется, вы желаете убить ребенка. А ко мне, надо полагать, явились за благословением? Боитесь, что я стану мстить?
— Отвечу вам вашими же словами: ничего подобного.
— Тогда зачем я вам понадобился?
— Царь Ирод, которого вы изволили помянуть, ошибся. Варвары склонны к опрометчивым решениям… Избиение младенцев? Вы не хуже меня знаете, чем закончился погром в Бет-Лехеме. Ища вас, я надеялся, что вы поверите мне — и поможете отыскать иной, более гуманный способ.
— Что вы предлагаете?
— Скажу прямо: до этой встречи я не знал, что предложить. Теперь же… В нашем с вами сходстве — корень решения. Впрочем, и в различии — тоже. Вы умираете, и рядом нет иного воспреемника, кроме меня. Что вы скажете об искажении кармической линии?
— Господи, какова ирония судьбы! И речь идет о Павлушином сыне… Воскрешение Отцов! Когда вы увидите Павла Ивановича, господин Чжоу, вы поймете, о чем я! А вы искуситель, вы просто сам дьявол… Как вы думаете это обустроить? Мой незаконнорожденный внук, предмет вашего интереса — в деревне под Тамбовом. Мы же приближаемся к Москве, и дальше мне не доехать.
— Дальше не надо. У меня есть подходящее зеркало.
— Допустим, я соглашусь. Скажите, сударь дьявол…
— Что?
— Кто из нас будет считаться должником? Вы? Я?!
— У вас говорят: будем квиты…
Голоса исчезли.
Слышался только гул бурана — время полыхало в топке Мироздания, пожирая часы и дни. Вскоре звук вернулся. Беседовали по‑прежнему двое: князь Гагарин и кто‑то еще. Не китаец? — нет, не он… Присутствие второго человека, даже когда он молчал, ощущалось Эминентом с особенной, неприятной остротой.
«Кто ты? — беззвучно спросил барон. — Маска, я тебя знаю?»
И вздрогнул, сообразив: да, знаю.
— …Тамбовская губерния, Елатомский уезд, деревня Ключи — одно из имений нашей семьи. Сейчас я пишу письмо моему сыну, Павлу Ивановичу. Он примет вас, как подобает. Зимой ваш след затеряется, и вы спокойно оставите Россию…
Скрип пера.
— Скажите, ваше сиятельство… Почему вы нам помогаете? В сложном соединении ваших действий присутствует элемент, который я не в силах определить…
— Я навел о вас справки. Кроме прочего, выяснилось, что вы учились у двоих людей: Франца Месмера и Адольфа фон Книгге. И в итоге сделали выбор в пользу первого, порвав со вторым. Месмер, скажу по чести, мне безразличен. Но фон Книгге виновен в разгроме ордена иллюминатов, а идеи Вейсгаупта, возглавлявшего орден, мне близки. Если бы не предательство этого иуды, политическая карта Европы сегодня выглядела бы иначе. Мы никогда не встречались, но я считаю фон Книгге своим врагом. А он, как сообщили мне, считает врагом — вас. Враг моего врага…
…фон Книгге почувствовал, что задыхается. Палач вздернул его на виселицу, и петля сдавила горло. Вот-вот сломается шея… Подтверждая приговор, где‑то далеко — в прошлом? в будущем?! — ударили хриплые куранты. Собрав волю в кулак, он оборвал сеанс ясновиденья, возвращаясь душой в Преображенский собор. Свечи, мрак по углам, укоризна на ликах святых, чьи‑то пальцы на горле — ледяные, чугунные…
Мертвец, сев во гробе, душил его.
Верный Ури не вмешивался. Великан доверял патрону: если того душат, значит, так надо. Когда‑то, защищая Эминента от воображаемой опасности, он вторгся в обряд и поплатился за это неделей каталепсии. С тех пор Ури получил строгий приказ: ждать, пока ему не велят действовать.
Сейчас приказ мог стоить барону жизни.
Любой другой труп, восстань он на фон Книгге, уже корчился бы в домовине. Поговаривали, что лорд Байрон, создавая в пьесе «Манфред» образ гордого и могущественного чернокнижника, начисто переписал третий акт после случайного знакомства с Эминентом в Венеции. В частности, финал украсился монологом:
— …мне покорялись
И более могучие, чем ты,
Я вел борьбу с владыками твоими, —
Сгинь, адский дух!
Я власть имел, но я обязан ею
Был не тебе: своей могучей воле,
Своим трудам, своим ночам бессонным
И знаниям тех дней, когда Земля
Людей и духов в братстве созерцала
И равными считала их.
О нет, не былая мощь Гагарина, не тайное его искусство послужили причиной тому, что барон ничего не мог поделать с князем. Сила духа Эминента, направленная на покойника, не
