– Алиенора, обстоятельства вынуждают нас жить на два дома, – пробормотал Генрих. И Розамунда де Клиффорд, горько подумала она. – Так ты согласна? Ты вернешься в Аквитанию ее правительницей?
– Неужели об этом нужно спрашивать? – ответила она.
К удивлению Алиеноры, вечером Генрих последовал за ней в ее солар. Он был немного пьян после пира, и большинство баронов Нормандии уснули за столами или залегли пьяные в кустах.
Генрих отослал ее дам.
– Сегодня я буду камеристкой королевы, – сказал он заплетающимся языком.
Те бросились прочь, хихикая и обмениваясь понимающими взглядами. Между их господином и госпожой все явно в порядке…
Когда дверь комнаты закрылась, Алиенора повернулась к мужу.
– Почему ты здесь? – холодно спросила она.
Пошатываясь, Генрих подошел к ней:
– Уж тебе-то об этом должно быть известно лучше, чем кому другому. Государственное дело – зачинать наследников.
– У нас хватает наследников! – отрезала она. – Я тебе говорила, что больше не хочу детей. И ты прекрасно знаешь, что нам нечего сказать друг другу.
– А я пришел сюда не для того, чтобы говорить, – пошутил Генрих. – Ты все еще красивая женщина, Алиенора. Были времена, когда ты горела желанием улечься со мной в постель. – В его голосе послышалось раздражение.
– Это было давно. До того, как Розамунда де Клиффорд заняла мое место. – Алиенора говорила ледяным голосом, и только тело выдавало ее, невольно реагируя на привычную близость и запах этого мужчины, которого она любила прежде без памяти. Она была потрясена, поняв, что все еще хочет его, несмотря на все обиды, что он причинил ей.
И вот теперь Алиенора произнесла то слово, которое так мучило ее. Перчатка брошена.
Генрих остановился как вкопанный, тут же протрезвев. Вожделение съежилось и оставило его. Глаза забегали. Алиенора так хорошо знала это выражение.
– Кто тебе сказал? – сощурившись, спросил он.
– Никто. Я видела своими глазами. И она, твоя маленькая сучка, сказала мне, как ты ее любишь и как она любит тебя. Так трогательно, я чуть не разрыдалась. – Алиеноре и теперь хотелось разрыдаться, но она скорее умерла бы, чем позволила бы мужу увидеть ее слезы. – Неплохую башню ты построил для нее в Вудстоке. А еще и лабиринт. Ты что, хотел запутать меня, когда я приду с местью в сердце? Неужели ты думал, что я не найду тропинки в великолепную башню, которую ты построил для своей шлюхи?
От удивления Генрих потерял дар речи: кто мог такое предвидеть? Из всех домов в Англии его жена выбрала именно вудстокский? А Розамунда, эта маленькая дурочка, на кой черт она тешила свое тщеславие и хвасталась его расположением и любовью? Не без труда король обрел голос.
– Я могу объяснить, – сказал он тем самым тоном, каким испокон веков говорят мужья, изменяющие женам.
– Я слушаю, – ответила Алиенора, недоверчиво подняв брови.
– Я не обязан оправдываться ни перед тобой, ни перед кем другим, – настороженно начал Генрих, – но из одной любезности я скажу тебе правду. Да, у меня было приключение с Розамундой, признаю́, но я не видел ее восемнадцать месяцев.
– Приключение? Ты ей говорил, что любишь ее! Или ты обманывал девчонку так же, как обманывал меня? – Алиенору трясло.
– Нет, – тихо ответил Генрих. – Я обещал сказать тебе правду. – Он помолчал. – Правда в том, что я люблю ее. И ничего не могу с этим поделать. Я отчаянно тоскую по ней. И она отвечала мне любовью. Надеюсь, все еще отвечает. – В голосе Генриха появилась хрипотца.
Алиенора не могла сказать ни слова. Слова мужа звучали у нее в ушах: «Я люблю ее. Я люблю ее…» Это было самое жестокое из предательств. Королеве хотелось упасть и умереть, она больше не желала слышать имя Розамунды, она желала, чтобы Генрих и его любовница горели в аду…
Он бросил ее, свою стареющую жену, мать его детей, ради молодой женщины, как делали многие мужчины. Ради женщины такой молодой и прекрасной, что не было ни малейшей надежды на его разрыв с ней.
– Значит, это конец нашего брака, – ровным голосом произнесла Алиенора.
– Это тебе решать, – ответил Генрих.
– Ты поэтому хочешь, чтобы я оставалась в Аквитании?
– Ты же столько лет знаешь меня! – фыркнул он. – Короли не могут позволить себе такой роскоши – ставить собственные удовольствия прежде дел государственных. Я хочу, чтобы ты поехала в Аквитанию, потому что твое присутствие там необходимо. Это не имеет никакого отношения к Розамунде. Иначе я приехал бы к ней в Вудсток, а не гонялся за твоими мятежными вассалами.
– Но тебе, конечно, очень удобно отправить меня теперь в Аквитанию, – ядовито заметила Алиенора. – Как только я уеду на юг, ты наверняка вызовешь сюда свою шлюху, чтобы блудить с ней.
– Нет, – ответил Генрих, в голосе которого появилась свинцовая тяжесть. – Мне нужно разобраться с Людовиком. – Он опустился на подбитое мехом покрывало, лежавшее на кровати, и, повесив голову, закрыл лицо руками. – Я не искал этого, Алиенора. Я по-прежнему люблю тебя как мою жену. Ты должна мне верить.
– Я не верю ничему! – отрезала она. – Вернее, мне хотелось бы верить. И я не хочу, чтобы ты любил меня как жену. Я хочу, чтобы ты любил меня, как любил когда-то. Когда ты был моим. До Розамунды.
Генрих откинул назад голову и безрадостно рассмеялся:
– Ты ничего не поняла, Алиенора. Наш брак был заключен не только из любви, но и из соображений политики. А тебя я не только любил, я к тебе вожделел, как ни к одной женщине до тебя. Но такое вожделение не вечно. После многих лет супружества оно притупляется. Я никогда не принадлежал целиком тебе, как ты, может, думаешь. На моем пути всегда были женщины. Во мне обитает дьявол, и я никогда не могу удовлетворяться одной женщиной, даже Розамундой. У меня было немало женщин, после того как я оставил ее в Англии. Если откровенно, то это не в моей природе, но все же я вполне способен любить тебя как мою жену и вожделеть к тебе… и при этом любить ее.
Алиенора слушала с возрастающим ужасом, не в силах принять предательства мужа. Все прошедшие годы она спрашивала себя, раздумывала. Слышала то, что говорил ей Рауль де Фай. Но никогда не верила до конца… Пока не заехала в Вудсток. При воспоминании об этом слезы хлынули у нее из глаз.
– Ты любишь ее так, как когда-то любил меня, – горько пробормотала она.
– Мы с тобой партнеры, Алиенора, – ответил Генрих. – Ты – Аквитания, я – Англия, Нормандия и все остальное. Если мы вместе, то под нами бульшая часть западного мира. Нас ничто не может разъединить. Даже ненависть. Чтобы быть неуязвимыми, мы должны действовать вместе, создавать видимость согласия. Наши личные чувства в счет не идут.
– Как легко ты говоришь о ненависти! – напустилась она на него. – Для тебя мои чувства – ничто, но ты просишь меня о партнерстве. Послушай, Генри, я вовсе не глупа. У тебя зуд к этой шлюшке, и ты хочешь, чтобы я не мешалась у тебя под ногами. Нет, не спорь с этим!
– Буду спорить! – прокричал Генрих. – Я люблю и почитаю тебя как мою жену…
– Почитаешь? Ты не понимаешь, что означает это слово! – вскрикнула Алиенора, по щекам ее текли слезы. Она отвесила мужу пощечину. – Это тебе за твое распутство! – Она отвесила ему еще одну пощечину. Ярость обуяла ее с такой силой, что Алиенора уже не управляла собой.
Генрих схватил ее за запястья, на лице его застыла маска гнева. Он так сжал ее руки, что ей стало больно.
– Как ты посмела ударить меня – короля?! – заорал он.
– Я ударила моего изменника-мужа! – ответила Алиенора. Она теперь была совершенно беспомощна и плакала. – Генри, ты хватил через край. Ты изменил супружеской постели и моему доверию. Ты дал мне понять, что я стара. Если я и обрадовалась возвращению в Аквитанию, то теперь этой радости нет – умерла. В этом мире для меня не осталось радости. Ты убил ее. Я надеюсь, ты доволен!
Генрих ничего не сказал, но неожиданно крепко обхватил жену рукой и держал, пока буря не прошла и слезы не иссякли. Алиенора не видела его лица, потому что ее лицо было прижато к бороде мужа, и не могла понять, зачем он это делает. Но и когда слезы высохли и она успокоилась, Генрих продолжал держать ее. Алиенора хотела освободиться, но ей было необходимо, чтобы ее держали вечно, и она с ужасом ждала мгновения, когда рука его ослабнет. Как горько было понимать, что мужчина, который нанес ей смертельное оскорбление, и есть тот единственный мужчина, который может ее утешить. Но в этот момент Алиенора почувствовала, как пришла в возбуждение его плоть.
– Нет! – крикнула она, начав сопротивляться. – Этого не будет. Никогда!
– Ты моя жена, – пробормотал Генрих. – Это мое право.
– Тогда тебе придется изнасиловать меня! – выкрикнула она.
– Не доводи меня, – сказал Генрих, отпуская ее. Когда он заговорил снова, ему едва удавалось управлять своим голосом. – Прекрасно. Я пытался поправить наши отношения, но ты высказалась яснее ясного. С этого момента мы будем соблюдать правила вежливости, но не больше. И насколько я понимаю, ты не будешь возражать против того, что я удовлетворяю свои желания в других местах?
