**й красная? — моя голова рухнула на руль.
— Ок! Синяя, значит синяя! Так и думала. И приезжай домой пораньше, нужно помочь разгрести твои запасы алкоголя.
— Яна! Я вот сейчас прямо из последних сил держусь, чтобы не послать тебя… за моей мебелью обратно! Что случилось с витриной, где хранился алкоголь?
— Вино не должно храниться по-хамски, — взвизгнула она. На заднем фоне слышалось тихое попискивание. — Обещаю, тебе понравится. Там даже встроенные холодильники для бутылок.
— Я убью тебя! — прошептал я, понимая, что уже все сделано.
— Не злись! Я купила тебе новые рубашки. Жду! Продукты не забудь, — она отсоединилась.
— Что? Я молчу! И ни о чем даже не думаю, ни разу, — Лазарев сжал челюсть, чтобы не взорваться от хохота. — Вообще ни единой мысли… Или догадки. Или фантазии… Вообще ни одной! Ты Моисея не просто так называешь «папа», да? Тренируешься?
***
Припарковался у дома, но не спешил покидать машину. Так и сидел, откинувшись на кресле. Снег только усиливался, засыпая опустевший двор сугробами. На часы можно было не смотреть, потому что весь паркинг был занят, а в окне консьержа погас свет, подсвечивая коморку бликами работающего телевизора. Двор опустел. Ушли даже собачники, выгуливающие своих питомцев по вечерам, вместо них территорию начали обходить охранники.
Голова трещала, потому что забыл, когда спал нормально. Несмотря на долгий и тяжелый день, ноги просто не несли домой. Понимаю, почему эта девчонка вызывает во мне такую бурю эмоций. Потому что она не боится, не думает, не подбирает слова. А утренний разговор вообще выбил почву из-под ног. Ее чистый, искренний взгляд заставлял поверить. Не хотелось сбежать, накричать. Хотелось слушать и смотреть. Но теперь, понимая, что на своей территории я больше не хозяин, бился в агонии. Собственноручно впустил ту, которая перевернула все вверх дном. Но еще отвратительнее то, что глубоко в душе сам давно отдал ей все ключи, подписал всевозможные дарственные, генеральные доверенности. Проблема в том, что меня долго переучивали заглядывать туда, что люди называют душой. А теперь прислушиваюсь к внутреннему голосу постоянно.
К подъезду подъехал автомобиль с логотипом ресторана.
Тянуть было бессмысленно, потому что другой квартиры у меня нет.
– **ядь! А это хорошая идея!
Коридор квартиры был просто завален коробками и упаковочной бумагой. Поставив пакет на комод, скинул пальто и пошел вглубь квартиры, заглядывая во все комнаты. На кухне стоял новый стеклянный стол на кованных витиеватых ножках. Вокруг него стояли новые стулья, а у самого окна, где я обычно сижу, стояло мягкое кожаное кресло. Из столовой исчез только диван. Гостевая, которую Янка назвала «своей», оказалась пустой, в углу стоял только встроенный зеркальный шкаф. Дверь в мою спальню была закрыта, а из гостиной доносился звук работающего телевизора. Прислонился к стене, осматривая просторную комнату. У черной стены с имитацией кирпичной кладки стоял большой п-образный диван приглушенно-синего цвета. У панорамного окна появились два белых кресла на резных ножках с высокими подголовниками. Завершением обновленного интерьера была она… Янка стояла посередине комнаты и спокойно гладила рубашки. Короткие джинсовые шорты, спортивный топ, открывающий всю красоту женского тела, а на ногах огромные тапочки-кролики, уши которых лежали на черном паркете. Она плавно покачивалась, проглаживая серую рубашку.
— Хм, не знал, что у меня есть эта штука, — кивнул на утюг.
— Ой! — Она подскочила. — Не пугай так больше! Чуть не умерла.
— Может, объяснишься? — я махнул в сторону дивана.
— Присядь сначала, а потом можешь кричать. Я же вижу, как твоя вена вздулась. — Янка отключила утюг и двинулась ко мне.
Б**ть! Как в ней это все сочетается? Простота, уют, какое-то еле уловимое спокойствие, а с другой стороны — секс. Даже в столь скромном обличии, с детскими тапками на ногах, она делала с моим телом что-то невообразимое. Яна облизала губы и прошлась по мне взглядом снизу вверх, остановившись на расстегнутом вороте рубашки. Ее соски тут же напряглись. Тонкая хлопковая ткань повторяла каждый изгиб аккуратных округлостей. Она глубоко вздохнула, отчего ее пресс напрягся, демонстрируя плавный рельеф мышц. Длинные ноги мягко ступали по паркету, шурша свисающими кроличьими ушами по полу.
— Я не хочу кричать.
— Нет, хочешь. Ты как сосуд, в котором копятся все виды эмоций. Ты их складируешь аккуратными стопочками и запираешь на замок. Так нельзя!
— Да? А как можно? — я обошел Янку и сел в кресло. В картонной коробке на полу стояли бутылки с алкоголем. Отлично. Достал и приложился прямо к горлышку. — Я же говорил. В тот же день, когда я дал слабину, ты набралась смелости, чтобы поучить меня жизни. Начинай! Уверен у тебя море нотаций о том, что моя жизнь неправильна. Валяй! Я, когда пьяный, очень добрый. И очень ласковый, — я снова приложился к бутылке, делая несколько больших глотков. — Давай, я почти пьян.
— Я не хочу тебя учить жизни…
— Хочешь, кролик, хочешь… — встал с кресла, подойдя к ней ближе. Аромат сладких духов защекотал в носу, раздражая все рецепторы. — Не говоришь, потому что сказал тебе утром, что не потерплю этого. Ты сдерживаешься, потому что хочешь, чтобы я трахнул тебя. Да, милая?
— Я не милая!
— Милая, еще какая милая, — отхлебнул еще коньяка и поставил бутылку на гладильную доску. — Мокрая уже?
Она распахнула глаза, как только мои пальцы взялись за пояс джинсовых шорт.
— Давай, скажи мне…
— Отвали… — ее голос пропал, окрасившись таким глубоким хрипом. На шее выступила влага, а нижняя губа задрожала.
— Нет, ты же хочешь? Давай, я побуду твоей шлюхой на сегодня. Чего ты хочешь? О чем ты мечтаешь? Я воплощу любую фантазию! — сердце забилось, наслаждаясь вспыхнувшим румянцем.
Схватившись за пояс шорт по бокам, резко дернул. Тишину квартиры разрушил треск рвущейся ткани. Шорты рухнули на пол, сбряцав металлическими клепками.
— М… Какая прелесть, — я поднял мизинцем лоскуток розовой ткани, которая раньше была трусиками. Второй рукой схватился за топ, рванув его вниз. Тонкие лямки лопнули, оставляя на бледной коже красные полосы. Подхватил растерянную Янку под попу и посадил на гладильную доску. Ее лицо стало красным, руки дрожали.
— Давай, чего ты хочешь, милая? — не мог подойти ближе, потому что рассматривал каждый
