Третий закон — закон saltus. Всегда присутствующий рядом с ager, тесно с ним связанный лес или, скорее, большое пространство деградировавшего растительного покрова. Старая агрикультура нуждалась в saltus. Она существовала в тесном симбиозе с лесом. Однако эта старая агрикультура не была древней. Она родилась во Франции, северной Италии, Нидерландах, в Лондонском бассейне, в Каталонии, в кантабрийской Испании и рейнской Германии (почти совпадает с плотно населенным центром по объединяющей классическую Европу оси в 1 млн. кв. км) в XII веке. В наших странах имели место, если угодно, три аграрные революции: неополитическая революция и революция искусственных лугов, промышленных удобрений, сельскохозяйственных машин, а между ними — более скромная революция XII века. Таким образом, агрикультура классической Европы тоже была новой эпохой, только устаревшей, выдыхающейся на исходе своей эволюции с частными экспериментальными приемами, которые, распространяясь, готовили базу для третьей, самой важной аграрной революции, которую мы переживаем. Новая эпоха, отягощенная, раздавленная весом людской массы, которую она, несмотря на чуму, конъюнктурный голод, деревенское латентное мальтузианство, накапливала веками, — эта новая эпоха истощила свой saltus. Старая агрикультура скомпрометировала себя в XVI веке, она скомпрометировала себя и в XVIII веке, нарушив правило равновесия между ager и saltus. Ошибочным шагом в XVIII веке был спад населения из-за ухудшения почв, с чем американо-индейские маисовые цивилизации столкнулись до прихода белого человека, с чем, возможно, сталкивался Китай во времена коллективных непродуманных действий в прошлом; ошибок удалось избежать, приняв революцию искусственных лугов и не препятствуя процессу мутации роста.
Но чтобы лучше понять наш «аграрный» Старый порядок, нужно выйти за пределы недавнего прошлого, прекратить рассматривать его как Старый порядок и увидеть в истинном историческом свете «послереволюционности». Всякое до — это еще и после. Что хорошо показал Жорж Дюби; революция XII века, ставшая неизбежной из-за ею же обусловленной революции людской численности (увеличение Европы втрое: ее выход на уровень XIII века, который mutatis mutandis является уровнем классической Европы), выразилась прежде всего в смене инструментария. Аграрный инструментарий классической Европы — следовало бы лучше сказать, введение его в общий оборот — датируется XII веком. Между аграрной революцией XII века и аграрной революцией конца XVIII века, завершившей аграрный Старый порядок нашей барочной и классической Европы, существует глубокая, до настоящего времени недостаточно отмеченная аналогия. И та и другая были революциями не инновации, но генерализации. Инновация всегда порождается меньшинством, она искрой вспыхивает среди тоски и горя трудных времен. Так в недрах мрачной Европы великого каролингского домена появились первые революционные орудия, так в ряде крупных имений несколько безумных агрономов готовили способы перехода к искусственным лугам. «Насколько можно судить, — пишет Жорж Дюби об аграрной революции XII века, — этот технологический прогресс был предопределен отнюдь не новыми изобретениями, не ведением, за некоторыми исключениями, неизвестных на Западе приемов, но общим распространением методов, которые долгое время применялись лишь в нескольких образцовых хозяйствах — таких как владения крупных каролингских аббатств между Луарой и Рейном, — причем в очень ограниченных и очень разбросанных частях деревенского мира». Революция на уровне орудий. Изменение числа мельниц. Частичное приспособление к потребностям человека природной силы рек. Вместо ручной мельницы и песта — жернов, приводимый в движение водой, которая освобождает мускульную силу человека и животного. Это приводит к высвобождению рабочей силы и — благодаря продовольственному сдвигу, позволяющему получать муку более мелкого помола, в связи с чем каша заменяется хлебом, — к улучшению питания людей и, следовательно, их здоровья. Хлеб по-прежнему составляет 70–80 % рациона классической Европы. Происходит решительный отход от проса к разнообразию хлебных злаков. А что мельницы? Лучше питание — значит, лучше защита от холода. «Повсеместно, — уточняет Жорж Дюби, — приводимые в движение потоком воды валы начинают применяться к другим машинам, приводят в действие колотушки для валяния сукна, трепания конопли». Мельницы водяные и мельницы ветряные: «первые ветряные мельницы отмечены в Нормандии в последние годы XII века». Кроме того, совершенствование металлургии ведет к более широкому применению металла. «По мере того как металл становится менее редким, к 1150 году широко распространяется большой лесорубный топор», благодаря которому ager вгрызается в saltus, и самое главное — большой плуг с отвалом.
Плуг с отвалом произвел великий переворот среди факторов, определяющих уровень плодородия. Земли, дотоле богатые, земли мягкие, легко вспахиваемые, легко осваиваемые, вновь стали тем, чем и были: бедными землями Европы XII–XVIII веков. «Этот тяжелый и малоуправляемый инструмент, влекомый четырьмя, шестью, восемью быками, — который теперь научились ковать и лучше запрягать фронтальным ярмом, — имел по крайней мере огромное преимущество: способность осваивать земли более тучные, более тяжелые и, вспахивая их, восстанавливать плодородные свойства».
Такая всесторонняя революция потребовала трехлетнего севооборота с озимыми на первом поле, яровыми (корм для лошадей: восьмивековой процесс замены лошадьми быков останется еще незавершенным даже с появлением трактора) и паром; или двухлетнего — на юге (двухлетний севооборот применялся, в частности, в Нормандии), где климатические особенности, главным образом дефицит осадков весной, не благоприятствовали яровым, или в Северной Европе, где суровая зима исключала озимые.
Что же произошло в XVIII веке? В Англии в 1730 году, во Франции после 1760-го в связи (скорее кажущейся, нежели реальной) с физиократическим движением, проще говоря, с усилением аграрного капитализма пар повсеместно заменяется искусственными лугами на фоне неумолимой всеобщей трансформации. Но искусственные луга не были новой технологией. Метод был известен по Оливье де Серру, который изложил его в «Театре агрикультуры и возделывания полей», вышедшем в 1600 году. Он опробовал его в прадельском имении. А до него это делали Шарль Этьен и Жан Льебо (1589). Кроме того, Оливье де Серр рекомендовал использование рассады. В Англии знаменитые турнепсы (брюква, репа) с XVII века покорили английскую агрикультуру, воспроизводя опыт Фландрии. Как и революция XII века, революция 2-й пол. XVIII века была революцией генерализации. Даниэль Фоше по поводу непрерывного прогресса травосеяния в долине Роны между Изером и Ардешем в 1810–1840 годах пишет: «Подлинная экономическая революция. И между тем едва ли. если вдуматься». В сельской местности лучше всего видна медлительность хода вещей.
Когда, скажем, около 1750 года в классической Европе начинается революция травосеяния и турнепсов, то завершилась ли революция XII века?
В плотном центре классической Европы в 1 млн. кв. км с неоднократно упомянутой плотностью 40 чел. на кв. км оставались незначительные территории, сохранившие технологию тысячного года. Выжигание, долгий нерегулярный пар, примитивная, почти целиком деревянная соха. Внутренние Арденны, плато Рейнского Сланцевого массива, отчасти плато Верхней Бургундии, часть Бретани. Из 1 млн. кв. км 200 тыс., быть может, оставались в общем на стадии, предшествовавшей аграрной революции величественного Средневековья, эпохи сооружения кафедральных соборов. Но за пределами тяжелой объединяющей оси: часть средиземноморской Европы, большая часть Восточной и Северной Европы, маргинальная Европа с плотностью 5 чел. на кв. км оставалась на стадии, предшествующей революции XII века. В сущности, почти нигде, кроме преуспевающей Европы, объединяющего центра в 1 млн. кв. км, не было этого чуда XII века. К востоку от Эльбы, Богемии, Вены и Триеста Европа сохраняла экономику XII века, она перешла из тысячного года прямо к индустриальной революции.
* * *
Агрикультуру тысячного года и ту, которая порождена революцией XII века, — они сосуществовали на равных на всем пространстве классической Европы вплоть до революции XIX века — объединяла общая черта: они никогда не были сплошными. В Провансе неокультуренные земли (леса, гарриги, макй) составляли около двух третей территории; в северной Франции, несмотря на большую плотность населения, лес занимал по меньшей мере треть территории. Даже в привилегированном пространстве трехпольного севооборота никогда одновременно не обрабатывалось более половины площадей. Отсюда важное правило этой агрикультуры былых времен: она никогда не использовала больше половины территории — четвертую, а то и шестую 'часть в самых благоприятных областях средиземноморской Европы, иначе говоря, добрая половина территории оставалась неокультуренной, на оставшейся половине осуществлялся двухлетний севооборот с одним полем из двух под паром. К востоку от Эльбы и далее от Немана, на севере Балтики, доля обрабатываемых площадей колебалась в пределах 1—10 %. Все это характеризует особые отношения человека и пространства. Полю в Европе противостояло от 50 до 99 % враждебной территории. Враждебной? Необязательно. Связанной, в сущности, с аграрным производством. Но это были территории фатально непредсказуемые, служащие убежищем на случай гражданской войны, равно как и войны с чужеземцем — России в Смутные времена было не впервой спасаться в лесу, — но в любом случае опасные.
