Когда Роберт кончил свою речь, господин в сером цилиндре, этот могучий молчальник, беззвучно похлопал в ладоши, выражая свое признание.
Приветливый секретарь, который подошел в это время к Роберту, поздравил его и уведомил о том, что Высокий Комиссар ждет архивариуса у себя до заката солнца следующего дня. Роберт принял сообщение с вежливой благодарностью, но без особого интереса.
Господин в сером цилиндре, перед тем как снова занять свое место у балюстрады, шепнул что-то на ухо секретарю. Тот преданно кивнул в ответ. Господа из свиты почтительно обходили архивариуса, который удостоился такой продолжительной беседы с их шефом. Смотр снова возобновился. Роберт удалился с террасы в зал и сел там за стол. Секретарь склонился над ним и легонько похлопал его по плечу. Всем известно, сказал он, как всегда, приветливо, что Великий Дон — твердолобый. Его решения часто весьма неожиданны.
Когда Роберт поднял на него глаза, секретарь увидел, что в них отражалось что-то от бездонного взгляда Великого Дона. Он оставил его одного. Роберт положил руки на стол и опустил на них голову.
18
Хронист не знал, сколько времени он просидел так, погруженный в забытье, в состояние полной отрешенности. Солнце, когда он очнулся, стояло еще высоко. Протекло, может быть, всего несколько минут, но он чувствовал себя освеженным, гнетущая тоска спала.
В зале еще толпились чиновники, и на террасе еще стоял со своей свитой Великий Дон, принимая парад. Когда Роберт оглянулся в поисках секретаря, то увидел вместо него юного Леонхарда. Тот смотрел на Роберта, чуть склонив голову набок, миндалевидные глаза его блестели. Он принес деревянную миску с теплой кашей и поставил ее перед архивариусом. Пока тот ел, Леонхард сказал ему, что розовощекий секретарь просил принести архивариусу свои извинения за то, что вынужден был отлучиться по делам, и он, Леонхард, по его распоряжению приставлен пока к нему в качестве проводника.
На лице Леонхарда не было теперь и тени того беспокойства, которое архивариус замечал в нем в последние дни в Архиве, и от подавленности и страха тоже не осталось следа. Причиной тому, видимо, было решение, вынесенное Великим Доном. Леонхард держался непринужденно и уверенно, беседуя с архивариусом, хотя и с тем же выражением преданности. У Роберта было такое ощущение, будто юноша готов всей душой служить ему.
Когда Роберт поел, Леонхард взял миску и ложку и пригласил хрониста следовать за ним. В коридоре юноша вымыл в чане с водой миску и прибор, сунул их в карман, прихватил две лампы, одну из которых вручил архивариусу, потом спустился с ним по крутым ступеням под землю. Они шли по подземному туннелю в северо-западном направлении. Чем больше удалялись они от района Префектуры, тем сумрачнее становился туннель, так что лампы им скоро пригодились.
Юноше, без сомнения, было поручено привести хрониста в определенное место, но он не говорил, куда именно. Зато он охотно рассказывал о бородаче, своем партнере, который достался ему по жребию, чтобы потом по другой дороге, но в том же северо-западном направлении выступить в путь на ничейную землю. Этот бородач оказался тем самым учителем, кто когда-то вселял страх в юные сердца, его метода обучения сыграла, по-видимому, решающую роль в том, что семнадцатилетний Леонхард в свое время заплыл ночью слишком далеко в море и нашел смерть.
Теперь и Роберт припомнил этого злобного тирана их школьной поры, чьи мелочное властолюбие и несправедливость доводили учеников до ожесточения и отчаяния.
Хотя Роберта и Леонхарда не связывала в те годы особенно близкая дружба (вероятно, по вине архивариуса, как он теперь это видел, ибо юноша всегда тянулся к нему, проявляя особенные знаки внимания и даже нежности), они тем не менее поддерживали добрые отношения. Теперь Роберт предложил юноше, чтобы тот снова обращался к нему на "ты", как в школьные годы. Несмотря на то что Леонхарда приятно тронул задушевный тон архивариуса, у него, однако, с трудом поворачивался язык называть Роберта на "ты", и он, чтобы не сбиваться с "ты" на "вы", предпочитал в разговоре избегать прямого обращения. Он считал, что между ними пролегла черта, которая делала невозможным их сближение, что прошел слишком большой отрезок времени, который каждый пережил по-своему, что он, наконец, остался семнадцатилетним, тогда как Роберт был теперь почти вдвое старше его; Роберт же склонен был думать иначе, мол, это не он, но Леонхард ушел вперед, и ему уже никогда его не догнать, ибо тот давно пребывает здесь, в Архиве, где он сам всего лишь гость и чужой. Может быть, в этом следует искать причину некоторой стесненности в их отношениях. Это совсем не так, возразил юноша, поскольку он сам замечает, что его только терпят здесь, впрочем, теперь и он (под "он" юноша подразумевал архивариуса) в курсе дела об условиях здешнего существования.
— Ну, а наш старый учитель, — сказал Роберт, — твой партнер по судьбе на смотре, осознал свою вину?
— Его мысли, — весело отвечал Леонхард, — были всегда направлены на грибы, которыми он в конечном счете отравился. Кто я, он давно и думать забыл или просто притворился, до конца разыгрывая из себя невинного.
Архивариуса занимал вопрос о мести. Леонхард считал, что желание мстить свойственно только живым. Что касается лично его, то месть и ненависть исчезли в нем, как только его поглотила морская пучина и он осознал, что возвращения назад нет. Если и оставался упрек, то самому себе или вообще юношеской незрелости. Он всегда испытывал страх перед таинственным, которое притягивало его, и это непреднамеренно сгущало все обстоятельства так, что они должны были в конце концов привести к его преждевременной гибели.
— Внешних поводов много, — заключил Леонхард, — причина же всегда лежит в нас.
С той же чистосердечной обстоятельностью, которая всякий раз изумляла хрониста в беседах с умершим, юноша поведал ему, что образ пучины, это безжалостное засасывание бездны, запечатлелся в нем навсегда. Поэтому он понимает старого учителя, который только и мог что говорить о грибах, явившихся причиной его смерти. По его наблюдениям, у большинства в памяти остаются последние впечатления жизни, тогда как все более ранние воспоминания постепенно стираются и только молниеносно вспыхивают при исключительных обстоятельствах в разговоре.
Роберт отметил про себя, что в целом это соответствовало явлению, известному из жизни. Если, к примеру, в помещении без окон выключить яркое искусственное освещение, то какое-то время еще остается отчетливый образ предмета, который сетчатка глаза восприняла в последний момент, тогда как все остальные предметы тотчас тонут во мраке и только потом уже могут быть вызваны в представлении благодаря особой концентрации внутреннего зрения.
Решающим для той роли, которую играл здесь каждый в отдельности, была, по признанию Леонхарда, страшная секунда умирания. Под этим он понимал не столько продолжительность во времени, сколько очевидное состояние перехода, в котором настигнутое смертью существо теряло сознание жизни. Люди воспринимают это как борьбу со смертью, протекающую дольше или меньше, тяжелее или легче, но раскрывающуюся в своем истинном значении только умершему. Без этого таинственного переживания акта умирания и рождения смерти невозможно пребывание здесь, в промежуточном царстве. Это необходимая пошлина за пользование мостом. По наблюдениям юноши, есть люди, которые пытаются обмануть себя относительно процесса умирания, догматики-материалисты, виталисты, при мысли о них невольно вспомнилась судьба тех сочинений, которые, едва попав в Архив, тотчас подвергаются процессу распада. С другой стороны, так называемая мгновенная смерть, разрыв сердца, пуля, авария, одним словом, те случаи, о которых люди обыкновенно говорят, что пострадавший ничего не чувствовал, — даже эта так называемая мгновенная смерть оставляет тем не менее возможность пережить действительно страшную секунду. Леонхард знает примеры, подтверждающие это, он какое-то время приводил в порядок Протоколы страшной секунды, которые представляют особенно важное собрание для Префектуры. Эти словно бы сейсмографические записи регистрируют порой страшные, порой просветленные мгновения-картины, которые умерший перенес сюда с собой из сферы земного.
У архивариуса временами пробегал по спине холодный озноб. Причиной тому был, вероятно, сырой воздух подземелья; на стенах туннеля блестели при свете лампы капли воды. Он поднял ворот пиджака.
— Мы уже прошли больше половины пути, — ободряюще сказал Леонхард. — Скоро достигнем решетки ворот.
— Хорошо, — отозвался Роберт, которому беседа с юношей скрашивала неудобства дороги. Архивариус снова заговорил об учителе, тоже теперь получившем отсрочку с легкой руки господина в сером цилиндре, поскольку оправдательный приговор касался обоих партнеров, парами проходивших мимо него.
