– Дим, ты же, помнится, сам говорил, что расправляться со всякого рода накладками у нас вдвоем получается лучше, чем поодиночке.
Лене не нравилось, что Дима от нее закрывался. То есть понятно, что она чужой, по сути, человек, даже если его нежные чувства к ней Лене не показались. Но они почти ничего не знали друг о друге, не успев добраться до такого интереса в юности и слишком быстро перешагнув его сейчас. Да, страсть захлестнула и такое сладкое удовольствие не позволяло слишком долго обходиться без него, но даже в его угаре Лене хотелось почувствовать не только Димино тело, но и его душу. Ей вдруг стало важно, чем он живет без нее и чем жил целых тридцать лет, в которых Лены не было. Неожиданно выяснилось, что у них почти не было общих воспоминаний, кроме того месяца, что давно уже исчерпал собственные ресурсы, и приходилось только догадываться о Димкиных мыслях и чувствах, потому что опоры для своих предположений Лена не нажила и вряд ли могла рассчитывать на то, что всегда попадала в цель.
Нынешний Димин отказ рассказывать о своих проблемах это лишь подтверждал.
– Это не касается работы, Лен.
Честно говоря, он уже не понимал, где стоит ставить рамки, за которые нельзя пускать Черемуху. Не будь Кирюхи, он махнул бы на все стоящие между ним и Ленкой преграды рукой и плюхнулся в это безумное приключение с головой. Но ответственность за сына приучила заглядывать в будущее, а там было безвариантное расставание с Леной, и Дима не мог себе позволить так прорасти ей, чтобы после загнуться в тоске.
Но Черемуха ломала все выстроенные им преграды, кажется даже не замечая их, а Дима ей поддавался, потому что слишком сильно хотел быть с ней и слишком долго не был. Никакой силы воли не хватало, чтобы хоть раз отказать Лене или себе, когда возникала возможность отдаться друг другу. Они занимались любовью, как восемнадцатилетние, не замечая декораций, не думая о последствиях, не давая друг другу возможности вздохнуть – и живя все остальное время лишь ожиданием новой близости. Ленка, кажется, дорвалась до плотских утех после многолетнего воздержания, а Диму и вовсе никогда не надо было в этом деле подстегивать, и все у них получалось так хорошо, словно их тела были созданы одно для другого, и Дима завязал все глубже, не имея представления, что со всем этим делать. Потому что единственным его настоящим желанием в отношение Черемухи было сделать ее совсем своей, чтобы делить не только постель, но и всю жизнь. Чтобы все на двоих: печали и радости, интересы и переживания, любовь и желание. Чтобы общая квартира, и общие дети, и общий, черт возьми, отпуск на море, и общие прогулки, и общие проделки, которые Ленка, как оказалось, очень любит.
Но чтобы даже думать об этом всерьез, требовалось хоть сколько-нибудь твердо стоять на ногах и иметь за душой нечто, что можно предложить своей Черемухе в обмен на ее согласие разделить с ним жизнь. У Димы же по-прежнему был только сын от другой женщины, испорченная репутация и ювенальная служба на пороге. Весьма сомнительный багаж даже для куда менее требовательной девушки, чем Ленка Черемных. А рассчитывать, что она станет ждать его возрождения, мог только полоумный.
Так что оставалось лишь ставить очередные рамки. За которые Дима себя уже ненавидел.
– Ты серьезно думаешь, что в твоем отношении меня интересует только работа?
Становилось все более обидно. Несмотря на прежние свои мысли, Лена все же имела право рассчитывать хоть на толику доверия со стороны Корнилова. Все-таки три недели близких отношений – настолько близких, что они научились понимать друг друга с полуслова и полувзгляда. В постели у них не было друг от друга секретов. И порой казалось, что по-другому и быть не может.
Городской лагерь, в который Дима отдал Кирилла, стал для них настоящей отдушиной. Целые полдня – до четырнадцати часов – можно было не притворяться, не придумывать предлоги, чтобы побыть наедине, не бояться быть обнаруженными в самый неподходящий момент. И Лене пришла в голову совершенно потрясающая мысль, на что тратить свободные Димкины часы, когда у него не было смены. Правда, ее немного смущала необходимость так откровенно предложить себя мужчине, но он, как оказалось, общие желания и идеи подкидывали одинаковые.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Дим, ты же завтра снова сына в лагерь привезешь? – издалека начинает Лена, набравшись смелости примерно к середине той половины рабочего дня, что Дима тратил на дела ее сервиса. – И обратно забирать будешь? – продолжает расспросы она, получив первый положительный ответ. Дима снова кивает и вопросительно смотрит на нее. Лена глубоко вздыхает и с трудом заставляет себя не отвести взгляд. – А чем собираешься это время занимать? Там ведь почти шесть часов, если я не ошибаюсь?
– Не ошибаешься, – подтверждает Дима, и в уголках его глаз появляются хитрые морщинки. – И, если ты согласишься прогулять работу, думаю, я сумею предложить тебе кое-что поинтереснее здешних задачек.
Лена вцепляется ему в руку и распахивает глаза.
– Придешь ко мне? – быстро, пока не передумала, предлагает она. Дима поднимает ее руку и прижимается к ней губами. На лице у него написано понимание и столь обожаемая Леной нежность.
– Приду, Ленка, – обещает он без всяких отговорок и заявляется потом в ее квартиру с таким огромным букетом черемухи, что тот едва пролезает во входную дверь.
– Корнилов… – только и может выговорить совершенно ошеломленная Лена, принимая от него это сумасшедшее обилие белых цветов, а Дима подхватывает ее вместе с букетом на руки, не спрашивая разрешения, не теряя ни секунды, – и в этих цветах они потом занимаются любовью до какого-то изнеможения, пока сил не остается ни на одно движение или сорванный вздох, а губы могут лишь легко и ласково касаться других губ, чтобы в этих совершенно целомудренных разговорах начать потихоньку разговаривать.
– Дим, а ты боксом еще занимаешься? – зачем-то спрашивает Лена, поглаживая его по сильным рукам и такой же сильной груди. У Димки потрясающее тело, и Лена не могла бы сказать, что приятнее: гладить его или смотреть. Не зря все девчонки в школе сходили по нему с ума. И теперь, вероятно, только отцовский долг перед Кириллом вынуждает Диму притормозить с любовными приключениями.
Правда, Лена оказывается исключением.
– В последний год ни разу в зал не ходил, – качает головой он и весело чмокает ее в нос. – Но тебя у любых подонков отобью, на это мне силенок хватит.
Сломанный нос Дуденко ярко подтверждает его слова, но Лена и так ни секунды в Диме не сомневается. Просто хочет узнать о нем хоть что-то. После их любви это кажется особенно важным.
– А знаешь, так странно, – совершенно серьезно продолжает она, глядя на его кисть. – Ты когда сожмешь кулаки – это такое страшное оружие, что одного вида хватает. А когда разожмешь – оказывается, что у тебя руки такие ласковые и могут запросто с ума свести, если ты только захочешь…
Тут уже Димка усмехается, но как-то чуть растроганно.
– Тебя нельзя не ласкать, Черемуха, – сообщает он. – Я удивляюсь, как месяц с лишним продержался, не прикасаясь к тебе: просто адская повинность. Особенно когда ты перестала меня ненавидеть.
Лену так и подмывает спросить, почему он и дальше держался от нее на расстоянии, но вместо этого она только довольно улыбается с трется щекой о его плечо. Объятия Димка не размыкает, и Лена купается в его близости, согреваясь в не самый теплый июньский день. Черемуха цветет – к холодам. Но только не в Лениных с Димой отношениях.
– И все же именно меня заставил сдаться первой, – с шутливым обвинением напоминает Лена и чувствует такие сладкие, снова заводящие поцелуи.
– Я не знал, что это взаимно, Лен, – бормочет Димка, и тело его, вопреки усталости, весьма явно намекает на продолжение буйства. – Тебя трудно разгадать. Тебя почти невозможно разгадать. Но я все же попробую это сделать…
Рука его уже нежно сжимает ее грудь, а вторая гладит внутреннее бедро, и Лена отлично понимает, что скрывается за последней фразой.
