Посчитав, что с августейшим напутствием закончено, подраненый телохранитель подхватил вожжи, шлепнул ими по лоснящимся крупам лошадей и те легко выдернули фургон из проема ворот. Натянув ремни, он подождал, пока в повозке пристроится последний из чиновников, вновь зацокал языком, побуждая застоявшихся меринов прибавить шагу — и повозка в сопровождении надворного советника направилась прямиком к «Саванне», лениво дымящей трубами дежурного судового котла.
— … зачем тогда выжидал? Сразу бы выстрелил, как только ты подошел к столу, и все: в начавшейся суматохе он бы спокойно ушел, а вся вина за случившееся…
Наблюдая за тем, как сиятельный соратник перебирает ампулки сначала в своем «портсигаре», а затем и великокняжеском, Шиллинг тихонечко завидовал. Во-первых, той спокойной и жутковатой деловитости, с которой князь Агренев перестрелял кучу народа. Сам Николай, к своему стыду, выставился под пули как на параде: мало того что в полный рост, так еще и стоял на месте, словно приклееный! Удивительно, как выжил… Хотя понятно как: пока он изображал мишень на полковом стрельбище, другие воевали строго по военной науке, закономерно одержав победу над превосходящими силами врага.
— … сплошные странности, Мишель. Такой демонстративный английский след заставляет думать, что…
Во-вторых, тому, как все ловко Александр Яковлевич спланировал и организовал: каждый из его людей знал свое место и свой маневр, не нуждаясь в дополнительных командах — в отличие от остальных свитских. В-третьих, штабс-ротмистр завидовал той особой близости меж князем и Его высочеством, что он урывками слышал и наблюдал: они разговаривали не просто как давние друзья, а как равные — а подобное в сословном обществе значило очень многое. Конечно, зависть его, если можно так выразиться, была исключительно белой, ведь у него перед глазами был отличный пример того, к чему Николаю стоило стремиться…
— А-аа!!!
Дернувшись от вибрирующего вопля, прилетевшего из сумрачной глубины лабаза, греющий уши офицер зарычал-зашипел от «приятного» ощущения вбитого в грудь раскаленного штыря, по вине которого его попеременно то морозило, то бросало в пульсирующий болью жар и нарастающую слабость.
— Кх-ха! Князь, это?
— Правда иногда бывает очень болезненной, Николай Николаевич.
Внимательно поглядев на его бледную (с прозеленью) физиономию, Агренев опять порылся в хранилище полезных ампулок, досадливо качнул головой и что-то сказал телохранителю Семену, вновь замаскировавшему свой грозный «Кнут» под безобидный чемоданчик. Тот, в свою очередь, вытянул из кармана небольшую плоскую фляжечку — при виде которой штабс-ротмистр вспомнил, что именно ее содержимым и предполагалось уничтожать императорский архив.
— Это спирт-ректификат. Один глоток, не больше.
Натужно хохотнув, «измайловец» вытянул зубами пробку и присосался к узенькому горлышку. Меж тем, из глубины склада показался агреневский телохранитель, и пока князь и Его высочество слушали очень тихий доклад, Шиллинг успел еще разок причаститься обжигающе-теплой жидкости:
— Еще раз: кто они?!?
— Французская социал-демократическая рабочая партия, Ваше императорское высочество!
Подслушать что-нибудь еще про итоги допроса не дал вернувшийся на вполне приличном ландо надворный советник Долгин: одним упругим движением покинув место кучера, он кивнул одному из своих телохранителей, тут же занявшего освободившееся место.
— Архив и деньги в каюте. Илья отвезет вас к отелю и заберет багаж свитских. До отправления поезда час и десять минут… Время!
Грузно поднявшись, Великий князь попрощался с надворным советником и молча проследовал в экипаж. К нему подсел в обнимку с чемоданчиком Семен, вновь надевший очки с бесполезными стеклышками; напротив устроился еще один телохранитель, и последнее место занял военный советник Агренев. Звучный шлепок вожжей, и ландо стронулось, резво набирая ход. Шиллинг же сделал еще пару мелких глоточков спирта, переждал вспышку сухого тепла в груди — и с накатившим безразличием стал смотреть, как оставшиеся телохранители уносят вглубь лабаза жестяные канистрочки с керосином. Не удивило его и то, что обратным ходом поочередно доставили двух живых французских эсдеков, что-то им вкололи, и тут же стали устраивать обмякшие тела в очередных ящиках. Броню усталости и ноющей боли пробило только тогда, когда с лежащих возле ворот тел скинули брезент: пока долгинские «помощники» паковали труп незнакомого мужчины в клетчатом костюме, он встал, подошел поближе и отсалютовал фляжечкой тому самому «шнобеленосцу», что пытался покуситься на его любимый парабеллум.
— Сик транзит глория мунди![7]
Поглядев на знатока латыни и крылатых выражений, надворный советник Долгин недовольно осведомился:
— Николай Николаевич, вы где это спиритус вини[8]разжились?
— Степан дал.
— Мда? Вы уж потерпите до пакетбота — иначе, боюсь, вас придется на него заносить. А вам еще свидание с нашим эскулапом предстоит.
Штабс-ротмистр и сам уже чувствовал, что мир вокруг знакомо плывет, обещая скорую потерю сознания. Но гвардейский гонор был превыше всего, так что он сначала согласно кивнул, а потом вновь припал к фляжечке — в обнимку с которой его безвольное тело и уложили в четвертый по счету ящик. Минут через пять послышался характерный стук окованных железом колес по брусчатке причала: дождавшись, пока вернувшийся фургон развернется и сдаст задом в проем ворот, в нее загрузили три ящика с живой начинкой и один с мертвым английским стрелком.
— Илья, ты остаешся со мной, загрузим еще пару-тройку тел для опознания — на всякий случай.
Подождав, пока фургон отправится в новый рейс до «Саванны», Долгин поглядел на старшего звена своих телохранителей, ответно качнувшего чемоданчиком с «Кнутом», подтверждая тем самым свою готовность к любым неожиданностям. Затем прошелся вдоль высоких штабелей пустой тары, вытянул «Рокот» из кобуры и отстучал условный сигнал по одному из ящиков. Прошел десяток секунд, затем другой… И три ящика разом распахнулись, оказавшись искусно замаскированным входом в небольшой закуток — из которого показался тот самый лопоухий курьер-экспедитор. И кстати, опять с мешком на плече, который он быстро донес до стоящего наготове ящика. Следом за внезапно выжившим Жюстом показался пропавший «масочник» Клеменс, правда без самой маски, зато еще с одним мешком банкнот производства Банка Англии. Не сказать, что фунты стерлингов агреневской выделки были хуже, нет — они ничем не уступали оригиналам, так что у государя-императора их примут без вопросов и проверок. Ну а раз так, то какая разница? В смысле, для царского кармана. А вот для дел Агренева и Долгина разница все же была: разумной осторожности никогда не бывает слишком много…
— Может, вы с нами? Климент, Евгений?
Когда все мешки заняли свои места, и гвозди зафиксировали крышки, Григорий внимательно поглядел на французских эсдеков русской выделки.
— Нет, командир. Ты же знаешь, у меня батя под Малаховым курганом ногу оставил, и на левый глаз ослеп… Я за все его мытарства еще не посчитался.
Рыжий и более молодой Жюст-Евгений согласно кивнул:
— Почти пять лет готовились, и вот так, на полдороге все бросить?
Поглядев каждому в глаза, Долгин молча кивнул.
— Уходите через калитку в дальних воротах, я ее открыл. И если что — бросайте все и домой, вы нам живыми нужны!
Солнечно улыбнувшись, молодой Жюст первым исчез в сумрачном проходе, за ним последовал и более солидный по возрасту Клеменс. Что касается оставшегося на складе начальства, то оно проверило, достаточно ли хорошо приколочены крышки на ящиках, поглядело на часы — ну а там и фургон подъехал. Часом позже, когда пакетбот «Саванна» сбросил причальные концы и потихоньку подрабатывал машинами, начиная свой путь из Порт-Кале, надворный советник Григорий Дмитрич Долгоин стоял на обзорной палубе и любовался красивым закатом.
— Ну что, пора на Родину…
[1] Мой дорогой друг! (фр)
[2] Жаргонное название выпускников Первого Павловского военного училища в среде русских офицеров.
