– Как бы то ни было, но генералы Шиловский и Суровцев, как теперь принято говорить, «люди Шапошникова», – вдруг сказал маршал, – и потому я несу за вас ответственность.
– Я богаче Евгения Александровича, – иронично не согласился Суровцев.
– Конечно, – согласился маршал, – вы ещё человек Ворошилова.
– А ещё Корнилова, Колчака и Берии, – грустно продолжил Суровцев.
– Не сгущайте краски, голубчик. Не один вы такой в Красной армии. Сейчас под Сталинградом замечательно показывает себя генерал-лейтенант Шапкин. Тимофей Тимофеевич не только ваш сослуживец по Первой конной и командир дивизии в армии Будённого, но и белогвардеец с восемнадцатого по март двадцатого года.
– Быть этого не может! – изумился Сергей Георгиевич. Представить, что комдив четырнадцать, сменивший на этом посту легендарного Александра Пархоменко, бывший белогвардеец, он действительно не мог.
– Многое может быть из того, чего быть не может, – подводил итог беседе Шапошников. – А нынешний командарм Шапкин еще и унтер-офицером в царской армии десять лет отслужил, пока офицерскую школу не закончил и до есаула у Деникина не дослужился, – добавил маршал.
Глава 4
Крымская карусель
1920 год. Ноябрь. КрымВоенно-судная комиссия севастопольского гарнизона, состоявшая из председателя, пяти человек заседателей и делопроизводителя, слушала дело поручика Никонова, обвиняемого в покушении на жизнь генералов от инфантерии Батюшина и Мирка. Изначально предполагаемое короткое разбирательство становилось совсем кратким. Несмотря на представительный состав, комиссия работала со скоростью полкового военно-полевого суда.
– Поручик, признаёте ли вы себя виновным? – спросил председательствовавший генерал.
– Целиком и полностью, – бесцветным, лишённым каких бы то ни было эмоций, чуть хрипловатым голосом ответил офицер в чёрной гимнастёрке и с перевязанным горлом.
– Что вы можете сказать в своё оправдание? – поинтересовался председатель.
– А кто вам сказал, что я собираюсь оправдываться? – в свой черёд поинтересовался офицер.
– Следует ли понимать ваши слова, подсудимый, как ваш отказ и от последнего слова? – не обращая внимания на неуважительный тон подсудимого, спросил председатель.
– Как хотите, так и понимайте, – дерзко ответил подсудимый, – и довольно ломать комедию.
Суд, и без того напоминавший представление, действительно превращался в нелепый фарс. Председатель поочерёдно наклонился головой к одним и другим членам суда, находившимся по разным от него сторонам. Покивал, выслушивая мнение. Театрально вздохнул. И, не дав себе труда даже встать, заученно, громко и монотонно заговорил:
– За покушение на достоинство и саму жизнь вышестоящих начальников и за действия, несовместимые с честью офицера, согласно Уложению о наказании, руководствуясь Правилами о военно-полевом суде, военно-судная комиссия севастопольского гарнизона постановляет, – председательствующий заглянул в документы, – поручика Никонова Павла Вениаминовича, православного, 1900 года рождения, из дворян, лишить воинского чина и всех знаков отличия за предыдущую воинскую службу с увольнением из рядов Русской армии.
Два караульных офицера крепко взяли подсудимого за руки. Неизвестно откуда появившийся третий офицер встал перед поручиком и быстро перерезал перочинным ножом завязки чёрных с белым просветом погон. Сорвал погоны с плеч офицера. Отошёл в сторону.
– И приговаривает, – продолжал председатель, – к смертной казни через расстрел.
Подсудимый невольно вздрогнул и заметно побледнел. Председатель суда, привыкший заканчивать свою речь заученными словами «приговор окончательный и обжалованию не подлежит», в этот раз опять картинно вздохнул и продолжил:
– Учитывая прошение о помиловании подсудимого от генерал-лейтенанта от инфантерии Батюшина и генерал-майора от инфантерии Мирка на имя командующего Русской армии генерал-лейтенанта Врангеля, а также в соответствии с резолюцией командующего Русской армии военно-судная комиссия севастопольского гарнизона постановляет, – сделал паузу, чтобы перевести дыхание председатель, – считать бывшего поручика Никонова Павла Вениаминовича, как гражданское лицо, не подлежащим военно-полевому суду. Освободить подсудимого из-под стражи в зале судебных заседаний. Передать дело для дальнейшего рассмотрения в гражданский суд.
Даже человеку, незнакомому с тонкостями судебного делопроизводства, было понятно, что при рассмотрении дела допущены самые серьёзные нарушения. Но никого из присутствующих это даже просто не заинтересовало. Строгость закона военного времени была нарушена в сторону смягчения приговора до фактической его отмены. Случай редкий, но не исключительный, если влиятельная пострадавшая сторона не только не требует возмездия, а настаивает на его неприменении с целью не разглашать обстоятельства совершённого преступления. Которые, впрочем, суд рассмотрел до начала заседания.
– Конвой, – скомандовал офицер с чужими погонами в руке, – на-пра-во! На выход… Шагом марш!
Начальник конвоя легонько подтолкнул только что помилованного в спину. Придерживая эфесы сабель, конвоиры двинулись к выходу. Остановились в дверях, пропуская в зал другой офицерский конвой, который сопровождал следующего подсудимого.
– Военно-судная комиссия севастопольского гарнизона слушает дело штабс-капитана, – без всякого перерыва продолжал председатель суда, – сто тридцать третьего Симферопольского пехотного полка…
– Чёрт-те что, – закуривая на пронзительном ветру папиросу, проговорил капитан второго ранга Серов. – Какое-то массовое помешательство. Покушения. Убийства старших офицеров. Самоубийства. Суды.
– А что вы, собственно говоря, так волнуетесь? – ехидно заметил Новотроицын. – Может быть, поручик решил так покончить с собой? Почему бы нет? Весьма оригинально. Грех бы на душу не взял. Не сам же на себя руки наложил… А теперь что? Конфуз вместо самоубийства.
– Что с другими генералами и офицерами? – спросил Мирк-Суровцев.
– Все предупреждены, – кратко доложил Серов. – Но выловить всех стрелков не представляется возможным из-за складывающейся обстановки. Фронт уже не трещит по швам. Фронт просто рухнул. Очевидно то, что покушения и убийства будут продолжаться.
– Да растолкуйте в конце-то концов, кто стреляет? И главное – почему? – взорвался Новотроицын. – Если есть списки людей, которых собираются убить, кто-то же эти списки составлял…
– Всё проистекает оттого, что наш брат-офицер оказался удивительно бестолков, – горестно заметил Серов.
– Он не бестолков, – возразил Мирк-Суровцев. – Он доверчив. Порою даже наивен.
– Не надо по одному-двум судить обо всех, – злился Новотроицын. – Я, например, никому не верю, кроме себя самого. Впрочем, себе тоже не верю.
Перемены, поразившие Севастополь в последние дни, были горестны и разительны одновременно. Недавняя летне-осенняя праздничность и нарядность красивейшего города разом посерела под осенними дождями и снегом. Переменный ветер, точно гигантский маляр, стремительно перекрашивал город в серо-белые тона. Заодно, уже как дворник, широкими взмахами сметал последнюю жёлтую листву с деревьев, посыпал колючим снегом парки и аллеи.
Температура воздуха опустилась ниже минус пятнадцати градусов. И эти минус пятнадцать с северным ветром способны были за несколько минут высосать тепло из всего живого. Все, кто имел опыт прошлогодней эвакуации из Новороссийска, жались к порту и к пристаням. По всему городу на тумбах поверх недавних объявлений о лекциях и концертах известных столичных артистов было расклеено официальное сообщение правительства Юга России. Возле этих сообщений постоянно толпились люди. В который раз перечитывая текст, они тщетно пытались найти в нём хоть какой-нибудь утешительный для себя подтекст или смысл:
«Ввиду объявления эвакуации для желающих – офицеров, других служащих и их семей – правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают выезжающих из пределов России. Недостаток топлива приведёт к большой скученности на пароходах, причём неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем. Всё это заставляет правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственной опасности от насилий врага, оставаться в Крыму. Севастополь, 29 октября / 11 ноября 1920 г.».
Даже стилистические ошибки в тексте сообщения свидетельствовали о поспешности, с которой этот документ был написан и отпечатан. Характерной оказалась и дата – и по новому и по старому стилю.
