бутылка минералки и Триган-Д. Если смешать минералку и таблетки, будут цветные пятна на стене. Ремантадин и аскорбинка — перестаешь чувствовать «лапы» и начнешь «шкериться». Кола-кофе-чифирь — почти как амфетамин, только гораздо дешевле.
Все молодые парни знали, что цапком быть престижно и денежно. Многие — как Игорь, который был «смотрящим» за родной 4-й школой, давно уже распланировали жизнь на много лет вперед.
Для тех, кто не хотел присоединяться к бригаде, у цапков тоже находились занятия. Например, сторожить семейные поля. Работать грузчиками. Ребят забирали прямо с занятий. Разумеется, не платили.
Для «татар» у цапков были только кулаки, кастеты, цепи и арматура.
А теперь как?
— Куда пойдете работать после «бурсы»? — спрашиваю. Больше всего боюсь молчания. Но нет, начинают перечислять: Саша хочет «по специальности», организовать свою фирму сварщиков, Леша — фермером, чтоб свое хозяйство, Резван — «петь или в футбол».
Жадно спрашивают «за Москву»: «Как там варианты продвинуться? Блатные есть?» Мимо проходит патрульный наряд милиции. Светят фонариком в лицо. Ребята жмурятся, басят: «Хорош, начальник!» «Начальник» — местный участковый — с двумя краснодарскими операми просит не материться и «вовремя идти бай-бай». Леша клянчит 50 рублей в долг на телефон, участковый соглашается — «если при мне положишь». Идут к автомату.
Краснодарские менты смотрят презрительно. Ребята отвечают им тем же, изо всех сил вытягивая шеи.
«Что нам Гавайи, что нам Майами, в Краснодарском крае у нас есть свои места» — поет кущевский рэпер Чериган из Лешиного мобильника. У него же есть песня и о Коле Цапке: «Он был человек-загадка, человек слова. Его уважала братва, спросите у любого. Его поступкам и делам посвящались пацаны. Его знали везде, его боялись враги».
— Это был настоящий мужик, как и его брат. А за девчонок, которых, типа, насиловали, я не скажу. Ведь бывают такие, знаешь, говорят: мне 18, потом оказывается, что 15, а ты насильник. А татар убивали не местные. Потому что наши не могли детей убить, — говорит Саша. — Я бы сам убил того, кто сделал такое. Но это не цапки сто пудов. Они вообще хотели как лучше, а кончилось вот чем все.
Девочки
Девчонок цапки старались брать неместных. Но не с Кавказа — опасались мести. Чаще всего «щемили» девочек из окрестных станиц, которые приезжали в Кущевскую учиться.
Пострадавшим было от 14 до 20 лет.
Ловили на улицах. У ворот училища. В кафе. В парках. Забирали со школьных дискотек.
С 1993 по 2002-й — время правления Николая Цапка — забирали «по-жесткому». Заходили в училище, в классы — тыкали пальцем на понравившихся. Врывались в квартиры, выбивая двери, иногда — окна. Затаскивали в машины на улице.
При Сергее был популярен метод «чеса». Останавливается машина, оттуда высовывается улыбчивый парень: «Как зовут?» Не отвечать нельзя — это грубость, а грубость карается. Отвечать нельзя — идешь на контакт, значит, сама хочешь познакомиться… Нет смысла скрывать телефон и адрес — цапки легко узнают его по месту учебы. Двери выбивать в квартирах больше не нужно — квартирные хозяйки знают цапков в лицо и открывают по первому требованию.
Большинство пострадавших — студентки медколледжа. В колледже (бывшем медучилище. — Е. К.) одновременно учатся 400 студентов, и 350 из них — девчонки 17–20 лет. Недавно открылся набор с 9-го класса, были даже младше.
Особо понравившихся девочек выслеживали неделями. Они меняли номера телефонов, квартиры, начинали передвигаться исключительно на такси. Не помогало.
Для приезжей девочки немыслимо погулять на улице одной. Ходить — стайками. Смотреть лучше под ноги. Если сделать вид, что разговариваешь с кем-то по телефону, может, пронесет.
«Выходить в центр» — особое понятие в станице. Это не только присутственные места — «пятак» (центральная площадь), клубы, кафе, бары, парк Ленина, где гуляет местная молодежь, но и просто — улицы. В центр нельзя было «татарам» (молодежи из «татарского» района Кущевки, враждующего с цапками). Приезжим девочкам — очень рискованно. «Татары» отправлялись в травматологию, девочки…
«Главное — не хамить, — говорят девочки. — Они от этого просто звереют».
Вот немного кущевского быта:
«Вова Беспредел до того, как жениться, жил с мамой, напротив первой школы. На занятия идут — он стоит, высматривает. Я тогда общалась с цапковским и позволяла себе наглости. Говорю: «Жертву себе высматриваешь?» Он говорит: «Смотри, язык оторву». Обратно иду: он снова стоит. И вся молодость моя так: Беспредел в бегах — девчонки выходят, Беспредел в Кущевке — прячутся все».
«Сплю уже. А у нас кровати в ряд поставлены. Слышу: заходит Гуров. «Катя, пойдем». Катя такая: «Я сплю, я не пойду». Он говорит: «Не доводи. Встала, пошла». Она встала, начала одеваться. Он бы убил ее, если бы она не послушалась. Она одевается — медленно, тянет время. А он по комнате ходит, над девчонками. Все затаились.
Останавливается надо мной. Я вообще не дышу. Он долбает ногой по кровати: «Кто это?» Катя: «Не трогай, ты ее не знаешь». Вещи все свои в охапку сгребла: «Пошли-пошли». От меня отводила. Мы дружили, понимаете?»
«Цеповяз спрашивает вахтершу: «Когда пара заканчивается?» А я понимаю, что за мной. Бегу наверх, к классной своей, Светлане Павловне. Она на занятиях. Я ее выдергиваю и плачу, плачу. Говорю: «У меня проблемы, ищут». А она смотрит на меня, как на говно: спустись в учебку, там разберутся. А то я не знаю, как разбираются. Я в спортзал. Сидела там, пока не уехали. Потом на такси до училища, такси после. Потом перестала ходить. Потом меня вызывают — либо отчисляем, либо по собственному. Ушла по собственному».
«Выбросили их у медучилища в шесть утра. Они погуляли-погуляли и на занятия пошли».
«Четыре дня. Шли с девчонками из магаза. Тормозит машина Гурова. Мы бежим. В «Магнит» забегаем, недостроенный еще был. Понимаем, что Элька там осталась, не успела. Между блоками спрятались, ее ждем, чипсы хаваем».
Маленькая лингвистическая деталь: изнасилованных девочек в Кущевке называют «отходами». Быть изнасилованной — это несмываемый позор. Не для насильника — для девочки. С ней не общаются «приличные». Ее не берут замуж.
Жизнь девушки, признавшейся, что ее изнасиловали, доламывалась родителями, сверстницами, парнями, милиционерами даже без участия цапков.
Девочка 22 лет рассказывает о своей сверстнице, пытавшейся подать заявление: «С Ленинградской приехала. Выходит: юбка-жопа-наружу. И розовый бант! На ней же написано! Ходит царицей… А потом говорит, что происходит изнасилование. Она же сама себя так поставила. Она выпрашивала этого.
Деревенские эти…
