– Бляха-муха! Степан! Ты же отвечал за компас!
– Отвечал, отвечал! А ты куда смотрел?!
– Тихо, тихо, – успокоил их Борис. – Будете так галдеть, немцы набегут. А оно мне надо? Здесь знаете, какая слышимость. Ладно, все будет в ажуре. Раз меня встретили, считайте, повезло. Я прям сам вам завидую. У меня карты надежные. Выведу всех. Только, чур, не орать. И слушаться. Иначе все загремим. А оно мне надо?
– Не надо, – испуганно мотнул головой Райзберг.
– Вот именно.
В отличие от Кучника, который смотрел на нового знакомого с недоверчивым прищуром, Фролову Гуревич понравился. От него исходила теплая волна уверенности. Или самоуверенности. Что в контексте их бесплодных блужданий имело одинаковую ценность. Единственно, что слегка мучило Фролова, так это то, что лицо Гуревича казалось ему знакомым. Вот только где он его мог видеть?
Борис еще раз окинул всех лучом своего фонарика.
– Оделись вы ничего. Терпимо. Значит, так. Впереди паровоза, то есть меня, не бежать. А то можно на такой коллектор нарваться – сами не заметите, как пара вдохов – и вы уже на небесах. А оно мне надо? Пойдем такой схемой. Я, за мной вы…
– Ефим Соломонович, – быстро напомнил Райзберг.
– Да, потом… Степан, потом… эээ…
– Я – Семен, – сказал Кучник.
– Ну и замыкающим Александр.
– А чего это я третьим? – недовольно спросил Кучник.
Логики в вопросе не было, но подтекст был ясен – Кучнику не понравилось, что им руководят.
Гуревич пожал плечами:
– Хотите – идите вторым.
После чего деловито достал из кармана кусок мела и передал Фролову.
– Замыкающий каждые двадцать метров ставит на стене крестик. А то схемы схемами, а подстраховка не помешает. И вот еще что. Курить и спичками пользоваться только после того, как дам «добро». А то пероксиды, туда-сюда, в общем, органические газы. Чирк, взрыв и пять трупов. Оно мне надо?
Все замотали головами. Особенно яростно Райзберг. Было видно, что «оно» ему совсем не надо.
– Вот и я так думаю, – сурово кивнул головой Гуревич. – Оружие есть у кого?
– А что? – недоверчиво спросил Кучник.
– У меня лично пистолет имеется. Это так, на всякий пожарный. Но с оружием к немцам лучше не попадаться. Вмиг в подпольщики запишут – и к стенке.
– А откуда такая осведомленность в канализационных делах? – спросил Кучник.
– А я инженер. Ценный кадр.
– Не в обиду, конечно, – сказал Кучник, хотя чувства Гуревича его совершенно не заботили, – но если вы такой спец по канализации, инженер и всякое такое, почему вас…
– Можно на ты, – кивнул ободряюще Борис.
– Почему вас не эвакуировали? Вы же ценный кадр.
– Не доверяешь? – безо всякой обиды спросил Гуревич. – Ладно, твое право. Но раз спросил – отвечу. Когда война началась, было принято решение оставить меня в городе. Ну, чтобы принимать участие в создании партийной ячейки. Налаживать сопротивление, в общем. Я ж партийный.
– А теперь что же?
– Да ничего. Когда все из города побегли, оказалось, что важную документацию оставили. Забыли в спешке. Сами знаете, какой тут кавардак творился. В общем, взяли, да не все. Сначала думали сжечь, чтоб немцам не досталась, но потом решили сохранить. Вот я и выполняю, выходит, партийное поручение. Несу секретную информацию. Или думаете, у меня там сухари да сушки?
Тут Гуревич слегка тряхнул рюкзаком, желая продемонстрировать его тяжесть. Фролову показалось, что в рюкзаке что-то звякнуло, но он промолчал – может, это циркули с линейками. И все-таки, где он мог видеть этого Гуревича?
– Нет, братцы, – продолжал тот. – Это все – документы. Как говорится, подпольная работа на время откладывается.
Пламенная речь нового знакомого слегка смутила недоверчивых беглецов. Как если бы в компании забулдыг-пьяниц случайно обнаружился принципиальный алкоголик. Они-то спасают, можно сказать, свои шкуры, а тут такая идейность.
– Кстати, – добавил Гуревич, почувствовав свое незримое преимущество над присутствующими. – Если со мной что случится, то все это надобно аккуратно из рук в руки передать главному инженеру Борисоглебскому Виталию Витальевичу. Запомнили?
– Да, – кивнул Райзберг.
– А то пропадет плод многогодовых трудов. А оно мне надо?
– Нет, – мотнул головой Райзберг.
Глава 43
Если бы у Фортуны было второе имя, то ее бы звали Борис Гуревич. Взявший на себя роль командира отряда, он точно знал, куда идти, как идти, когда делать привал и прочее. Все у него было уверенным, ладным, точным, словно он всю жизнь только и делал, что по канализациям от врага уходил. Теперь его грубая телесная геометрия уже не казалась Фролову неуклюжей или тяжеловесной. Наоборот, она была идеальной – будто специально созданной для различного рода марш-бросков и тягот канализационного быта. И увесистый рюкзак, и упругая походка, и широкая спина производили умиротворяющий эффект на бредущих сзади. Казалось, за такой спиной все равно, что за каменной. Иногда Гуревич останавливался и сверял путь с картами, коих у него было великое множество: от военных топографических до каких-то инженерных схем. Это тоже добавляло оптимизма остальным беглецам. Цель теперь казалась близкой, а главное, достижимой. Они уже не тыкались, как беспомощные котята, в непролазные щели и не лезли наобум во всевозможные тупики. Шли ровно, послушно следуя за новым вожатым, и эта механичность мобилизовывала тело и освобождала мозг. Глядя на Гуревича, каждый думал о своем. «Вот как надо готовиться к побегу», – думал Фролов, мысленно отсылая этот упрек Кучнику с Лушкевичем. «А Гуревич – белорус или еврей?» – думал Лушкевич. «Интересно, откуда у инженера завода такие познания в географии канализации», – думал Кучник. «Вождь – это все-таки хорошо», – думал Райзберг.
Спустя несколько часов на них неожиданно подуло свежим воздухом. Но вместо того чтобы ускорить шаг, Гуревич, наоборот, как будто даже не заметил приближения конца пути. Шел все так же ровно и четко. И эта неспешность вызывала еще больше доверия и уважения у остальных. Он не суетился, даже когда до цели было рукой подать.
Вскоре впереди замаячил долгожданный свет. Гуревич остановился и подал знак остальным последовать его примеру. В подземельной тишине была слышна только журчащая вода. Теперь к ней присоединилось пение птиц, доносившееся снаружи.
– Чисто, – сказал Гуревич и двинулся дальше.
Последний туннель вывел беглецов на какую-то кручу, с которой открывался прелестный, как написали бы в каком-нибудь путеводителе, вид. Солнце уже встало и теперь гладило своими лучами зеленые кроны деревьев. Но все, что интересовало беглецов, – наличие немцев среди этих бесконечных лесов. Щурясь от непривычного света, они напряженно вглядывались в даль, но так и не увидели ничего подозрительного. Пейзаж был тих, миролюбив и беспечен. Казалось, что пока они шли по канализации, война давно кончилась, и только они об этом еще не знают.
– Туда, – указал в сторону какой-то опушки Гуревич, и все послушно спустились по крутому склону вниз. Устроили под развесистым дубом небольшой привал, после снова двинулись в путь. Теперь они шли по сухим лесным тропинкам, раздвигая густые ветки и вдыхая полной грудью свежий утренний воздух. Вокруг царила девственная безмятежность. Путешествие из опасного медленно, но верно превращалось в какую-то полутуристическую прогулку, чему в немалой степени способствовал уверенный вид Гуревича с его большим зеленым рюкзаком. Лушкевич с Кучником вступили в какую-то жаркую дискуссию о будущем кинематографа. Фролов отключился от реальности и погрузился в свои мысли о Варе и оставленном Невидове. И даже вечно напряженный Райзберг перестал озираться по сторонам и теперь шел, тихо насвистывая себе под нос какую-то мелодию. Подойдя ближе, Фролов услышал, что это был «Веселый ветер» из кинофильма «Дети капитана Гранта».
Так прошел первый день их путешествия. Но к вечеру второго дня до «туристов» стали доноситься какие-то хлопки, пару раз пролетели немецкие самолеты, и небо снова загудело тревогой. Райзберг, второй час насвистывавший «А ну-ка песню нам пропой веселый ветер», чем немало раздражал Фролова, неожиданно замолчал. Лушкевич с Кучником перестали спорить. Фролов, так и не сумев ответить на вопросы собственного бытия, вышел из задумчивости. И даже Гуревич вдруг стал себя вести несколько нервно.
– Прямо в пекло лезем, – пару раз недовольно пробормотал он.
Когда окончательно стемнело, они приблизились к какой-то широкой реке. Дальше пути не было. Вода в реке неслась стремительно, вскипая тут и там белыми пенистыми бурунами. Противоположный берег терялся в сумерках. И был ли он вообще? В темноте река казалась бесконечной, а главное, непреодолимой.
– Это что еще такое? – удивился Гуревич и несколько раз опустил взгляд на карту, подсветив ее фонариком – один раз даже перевернул ее вверх ногами.
