Фролов кивнул.
– Это по Чехову что-то?
– Да, – очнувшись, удивился Фролов. – А вы что, видели?
– Было дело. Помните Гнатюка? Киномеханика? Он мне и показал как-то. Ну, мы с ним давние приятели.
– И как вам фильм? – спросил Фролов, вдруг поняв, что как никогда хочет услышать уничижительный отзыв – было бы не так больно.
– Честно? Мне очень понравился. Честное слово. Талантливая работа.
На этих словах Лушкевич исчез столь внезапно, сколь и появился.
Фролов некоторое время постоял в задумчивости. На студию идти смысла не было, домой идти не было желания. Оставался только один адрес.
По дороге он думал, что Варя, скорее всего, уехала со своим мужем. Слишком тот был крупной шишкой – небось, первым смотался. И жену прихватил. А если остались? Тогда что ловить Фролову? Тогда надо сегодня уходить с Лушкевичем. А тогда зачем идти к Варе?
Увидеть ее на пару минут и попрощаться? Разбередить раны? Доставить себе очередную порцию душевных мучений?
Фролов невольно замедлил шаг, но затем понял, что остановиться уже не в силах. Ноги сами несли его.
Глава 40
Фролов не сразу узнал Варю. В первое мгновение она показалась ему просто женщиной из далекого прошлого. Кем-то, кого он когда-то знал. Причем знал шапочно, случайно, поверхностно. За эти три недели Варя почему-то сильно похудела, и худоба ей не шла. Некогда округлая форма лица стала резкой и какой-то хищной. Невзрачный носик вдруг выступил вперед, а красивые глаза утонули в изломах височных костей. Рот вдруг показался чрезмерно большим, а шея короткой. Но не это поразило Фролова, а то, что все это он отметил без малейшего сердечного волнения, словно оценивал посторонний неодушевленный предмет. Ему вдруг стало неприятно и досадно, что он когда-то любил эту женщину, и даже едва не наложил на себя руки из-за нее. Словно его ткнули носом в плохо написанную картину и напомнили, что давным-давно он публично назвал ее шедевром. Но, устыдившись своей былой любви к этой невзрачной женщине, Фролов почувствовал еще больший стыд за то, что так быстро отказался от попытки воскресить в себе умершее чувство. Как будто он предал кого-то внутри себя. Кого-то, кто жадно ждал этой встречи. Кто жил надеждой все эти дни. Но и досада от собственного стыда быстро прошла, уступив место странной щемящей радости – радости от свободы, которую он вдруг обрел. Словно чья-то всесильная рука разом оборвала все нити, связывающие его существо с Варей. Вынула из сердца занозу и, зажав ее пинцетом, покрутила перед носом Фролова – вот видишь, какая она крохотная, а ты так мучился. Ничто внутри больше не шевелилось при виде Вари. Ничто не желало ее. Ничто не жалело. Вылупившаяся из сердца пустота разливалась по телу пугающе приятным теплом.
Это было так странно, что Фролов едва не поделился этим ощущением с Варей, поскольку всегда делился с нею и своей печалью, и своей радостью. Но ему вдруг стало жаль ее, как врачу жаль безногого калеку, который лежит после операции и еще не знает, что ему ампутировали ногу.
Вся эта череда мыслей и эмоций пронеслась через сердце и мозг Фролова с космической скоростью. И выразилась в коротком и прерывистом вздохе, невольно вырвавшемся из пересохшего горла. Варя пытливо посмотрела на Фролова, а затем, сделав несколько осторожных шажков навстречу, крепко обхватила его руками.
– Сашка, – тихо выдохнула она. – Сашенька.
Фролов почувствовал такую неловкость от этого внезапного сближения, что едва не отшатнулся, словно его обнял посторонний человек, но, в очередной раз устыдившись собственной жестокосердности, ответно обхватил Варю. Он не знал, что говорить. Он только знал, что кратковременность их встречи, казавшаяся ему еще минуту назад ужасной, несправедливой, мучительной, вдруг обернулась пьянящей радостью. Радостью оттого, что не придется лгать и изображать любовь. А просто надо будет состроить огорченное лицо, сказать, что он, увы, приехал ненадолго, и исчезнуть из ее жизни навсегда.
Фролов осторожно отстранил от себя хрупкое Варино тело и, улыбнувшись, вскинул подбородок.
– Ну как ты?
– Как видишь, – виновато улыбнулась Варя, словно извинялась и за свою худобу, и за то, что больше не любима.
«Странно, – равнодушно подумал Фролов, – но как только мы перестаем любить женщину, нам становится совершенно все равно, как у нее дела. А ведь пока она любима, ее жизнь нам кажется важнее нашей собственной. Но стоит этой любви угаснуть, и вот уже женщина значит для нас не больше, чем случайный попутчик в поезде. Мысленно мы, конечно, благодарны ей за то время и те чувства, которые она нам подарила. Но в душе нет ни благодарности, ни интереса. А ведь женщины способны переживать даже за давно брошенного мужчину. То ли они навязывают себе эти чувства, то ли действительно переживают».
Он присел на кожаный диван. Тот скрипнул, принимая усталое тело Фролова.
– Ты извини… Я только приехал… небритый, немытый…
– Ерунда, – отмахнулась Варя. – Время такое.
– Ну да, – отозвался Фролов.
– Я похудела? – неожиданно спросила Варя и тут же печально качнула головой. – Я знаю, мне не идет… Ты тоже похудел… И поседел…
Это внезапное напоминание о возрасте покоробило Фролова – Варя всегда умудрялась нелицеприятную информацию подавать нарочито простодушно и как бы между прочим.
– А муж где? – спросил Фролов.
Спросил безо всякой душевной эмоции. Варя почувствовала холод в интонации и, словно цепляясь за ускользающую из рук добычу, присела рядом и прижалась угловатым плечом к Фролову.
– Муж? Муж уехал.
– То есть как «уехал»? – удивился Фролов, стараясь не спугнуть Варино плечо.
Про себя же отметил, что, кажется, впервые за то время, что она была знакома с ним, назвала мужа так официально – даже за глаза он всегда был Рюшей.
– За день до прихода немцев.
– Почему же ты не поехала с ним?
– Долгая история.
– Понятно, – кивнул Фролов. – Застукал тебя с кем-то.
– Не говори чепухи, – огрызнулась Варя, и в этой внезапной смене настроения Фролов узнал ту былую Варю, которая после горячего любовного шепота могла вдруг сказать ледяным тоном, что у нее сегодня много дел, так что пора и честь знать. Но это узнавание не сделало ее ближе. Фролов по-прежнему равнодушно глядел перед собой. Он мучительно размышлял, надо ли брать Варю сегодня вечером к Лушкевичу. Теперь, когда она ему стала совсем чужой, тащить ее с собой казалось ему безумием. Можно тащить любимую женщину, но нелюбимую?! Ну хорошо. Ее же можно взять как друга. Нет. Это вряд ли уместно. Этим он подарит ей новую надежду, даст понять, что все еще ее любит. Что будет враньем. А если объясниться? Мол, я тебя не люблю, но готов помочь.
Фролов с тоской подумал, что даже этого не сможет сказать. Сейчас она выглядела слишком жалкой в своей некрасивости. Можно было бы, конечно, попробовать ее разозлить – тогда слово за слово, можно в запальчивости швырнуть ей это проклятое «я тебя не люблю!» Но женщину, к которой ты равнодушен, даже злить не хочется. Ты просто равнодушен к ней и все.
«Какое мучение, – подумал Фролов. – Это даже хуже, чем я ожидал, когда шел сюда».
– А куда ты-то пропал? – прервала паузу Варя.
Фролов пожал плечами.
– Эта история, боюсь, такая же долгая, как и твоя. Чем ты занимаешься?
– Устроилась на почту. Сортирую письма. Жизнь по карточкам – не сахар, конечно, но…
– Ты можешь что-то продавать из мебели. За время семейной жизни у тебя тут накопилось порядочно…
Он хотел добавить «барахла», но подумал, что это прозвучит резко.
– Да, конечно… Надеюсь, что этого хватит, пока немцы будут в городе.
– У тебя кто-то есть?
Фролов задал этот вопрос безо всякого умысла и смысла. Он знал, что «кто-то» у Вари всегда есть.
Кажется, впервые Варя смутилась. Фролов с удивлением скосил на нее глаза – еще недавно она бы легко и со смехом ответила на такой вопрос. И с интересом понаблюдала бы за его реакцией. А тут вдруг замялась.
– Вообще-то… есть тут один… офицер немецкий… Ухаживает за мной… Духи вот подарил.
– У вас уже что-то было?
– Да, – тихо ответила Варя. – Но я его не люблю.
– Понятно, – отозвался Фролов, попутно отметив про себя, что не испытывает ни ревности, ни патриотического негодования по поводу этого факта. – А у меня фильм сгорел.
– Какой фильм?
– Тот, что я сдавал месяц назад.
«Боже, неужели прошел всего месяц? – мысленно удивился он. – Кажется, что целая жизнь».
– Бедный, – пробормотала Варя и еще сильнее прижалась к Фролову.
Фролов подумал, что после информации об офицере он имеет полное моральное право не предлагать Варе бежать. Но ему казалось постыдным воспользоваться этим фактом в оправдание своей нравственной черствости.
– У тебя совсем стоптались ботинки, – сказала она.
– Знаю, – ответил он.
Повисла пауза.
«Бог мой! – ужаснулся Фролов. – Нам что, даже говорить больше не о чем?»
