в ранг божества» (
11).
История, которую без устали пересказывают британские военные историки, писатели и телеканал BBC, гласит, что Николсон окружил себя преданным отрядом из 250 сикхов-сипаев, следовавших за ним повсюду, где бы он ни разбил лагерь, не получавших от правительства жалованья и не признававших никакую власть, кроме его собственной. Вскоре выяснилось, что такая верность сикхов объяснялась не только преданностью военному командиру. «Их религия допускает новые инкарнации, и этого благородного человека с печальным лицом они считали своим богом, воплощенным в человеческой плоти» (12), – писал в своих мемуарах, опубликованных в 1894 году, солдат Реджинальд Уилберфорс. Их восхищение своим командиром представлялось самым значимым свидетельством могущества Николсона, ведь британцы полагали, что среди «изнеженного», по их мнению, индийского населения, самой воинственной расой считались как раз выходцы из Пенджаба. По вечерам, которые он проводил, встав лагерем вместе со своими сикхами, очарованные им сипаи, набравшись храбрости, пробирались в его палатку. «Усевшись на землю, они не сводили с объекта своего восхищения глаз», – рассказывал Уилберфорс. Они смотрели на своего бога, пока тот перекладывал бумаги, не обращая на них никакого внимания. Время от времени какой-нибудь сипай, бормоча молитвы, простирался у ног Николсона, переполняемый «чувствами, неподвластными его контролю».
В своем трактате «Священное», опубликованном в 1917 году, немецкий теолог Рудольф Отто предпринял попытку систематизировать подобные эмоции, которые человек испытывает в присутствии божества. В частности, он описал ощущение погружения в собственную ничтожность перед лицом высшего существа «того или иного типа», раболепное чувство, что твоя судьба всецело зависит от капризов и прихотей этого абсолютного могущества. Означенную эмоцию Отто назвал «чувством тварности» (13). Чтобы понять явление, для начала с ним надо лично столкнуться, отмечал философ.
По утверждению Троттера, вскоре после обоготворения сикхами культ поклонения Николсону вошел в «еще более примечательную фазу». В 1849 году некий бродячий отшельник-индус из секты аскетов-воинов назвал заместителя комиссара аватаром Брахмы и «начал проповедовать в Хасан-Абдале культ поклонения новому богу Никалсейну» (14). Вскоре к новой вере присоединились и другие аскеты-воины, после чего религия Никалсейна «превратилась в исторический факт». Почитателей его культа можно было увидеть в рядах торжественных процессий, когда они раскачивались из стороны в сторону, пели гимны в честь своего божества и надевали одежды «цвета увядших листьев». По мнению историка Чарльза Аллена – по случаю его потомка, самого Николсона «все это дело жутко возмущало и раздражало». Верховный факир культа Никалсейна, то есть воин-эстет, «нарвавшись на категоричный отпор со стороны своего названого божества, решил попробовать счастья с его старым другом», – вспоминал Джеймс Эбботт, который этим старым другом и был. Он слышал как этот факир, припав к земле перед бунгало командира, распевал молитвы «во всю мощь своих легких», причем в аккурат на рассвете, наводя Эбботта на мысль о том, что Николсона почитают как солнечного бога. Поначалу Джеймса веселил тот факт, что его друга причислили «к богам индусского Олимпа», но вскоре он смертельно устал от какофонии, режущей слух самым ранним утром. Поэтому, когда Эббот его прогнал, факир возвратился к Никалсейну, который надавал ему пинков и вывалял в грязи.
«Грозному стали поклоняться как богу… (15) – писал Рудольф Отто. – Из путаницы неразвитых эмоций и смущенного смятения чувств рождается религия, а из трепета благоговейный страх». В понимании Отто в основе любой религии лежат «почти утробный ужас», дрожь и страх, чувство «ошеломления», выходящее далеко за рамки обычного страха, – жуть, по большей части неотъемлемая от самого Бога. «Ужас мой пошлю пред тобою», – говорит Господь Бог своим последователям в Исходе (23:27).
Застигнув почитателей своего культа склоненными в молитве или распевающими гимны, суровый бородатый бог Николсон неизменно хватался за кнут. «Наказание всегда следовало одно и то же, – писал Уилберфорс, – три дюжины ударов кнутом с кожаными ремешками по голой заднице». Никалсейн сажал их за решетку и заковывал в цепи, осыпал проклятиями, бил и порол, но «наказания они принимали со стоицизмом жертв», – писал Троттер. В своих интерпретациях англиканская церковь рисовала приверженцев культа Никалсейна по образу и подобию католических кающихся грешников или же иудеев Ветхого Завета, склоняющих головы перед гневом Яхве. «Их единственным гонителем было то самое божество, которому они поклонялись», – рассказывал Троттер. По мнению Уилберфорса, последователи Николсона, как индусы, так и сикхи, «радовались, когда их наказывали», и нередко говорили: «бог знал, что мы поступили плохо, и поэтому нас проучил». Жестокость влекла за собой очищение. Поскольку мучения позволяли им искупить пороки и грехи, они, по словам еще одного биографа Николсона, «ценили, когда бог справедливо их карал».
Рисуя Никалсейна в образе гневного бога, его летописцы даже мысли не допускали о какой-либо ответственности либо неправедных поступках со стороны агрессивного бригадного генерала. Если индусы питали к Никалсейну фанатичную преданность, кнут становился рациональным ответом и методом насаждения британской цивилизованности и порядка. С этой извращенной точки зрения порка последователей его культа, применяемая для их же блага, превращалась в нечто похожее на любовь. Как заявлял раннехристианский теолог Лактанций, «бог, не умеющий сердиться, не умеет любить». В одном из рапортов говорится, что некоторые другие чиновники, работавшие бок о бок с Николсоном, считая, что в сложившейся ситуации нет ничего хорошего, предложили ему перестать бить своих поклонников, при том, однако, условии, что они вместо него станут поклоняться некоему несчастному офицеру по имени Джон Бечер. Но все оказалось без толку; по многочисленным утверждениям, когда к яростному богу хлынули толпы почитателей, вера в него укрепилась еще больше.
По словам одного из его сослуживцев, «Николсон был самим воплощением жестокости» (16), которую зачастую превращал в зрелище. Сообщалось, что одним-единственным ударом сабли он как-то разрубил человека пополам. На его столе стояло несколько черепов – отнюдь не для литературного вдохновения, потому как писать он не любил. Жаждая наказывать индусов, заподозренных в бунтарских настроениях, в одном из своих писем Николсон призвал вышестоящее британское начальство принять «билль, разрешающий сдирать с человека кожу живьем и сажать на кол… Мысль о том, чтобы просто вешать виновных в подобных злодеяниях, буквально сводит с ума». В одной из других немногочисленных записок он отмечал, что «когда на кону стоит Империя, женщин и детей можно вообще больше не принимать во внимание». В то же время рассказывали, что, когда в лагерь ворвался несостоявшийся убийца, грозно выкрикнув: «Где Николсон?», его индусы ответили: «Мы все здесь Никал Сейны». Это был не просто способ его защитить – ведь, как знает любой британский школьник, поклоняться Николсону означало в определенном смысле стать им и проникнуться его могуществом. Если империя ставила целью ввергнуть своих подданных в пучину унижений, стать Никал
