развиваться или быть направлено на фигуру, которая ничего не сделала для удовлетворения физиологических потребностей ребенка» (Bowlby, 1969, р. 217; курсив мой. –
Дж. М.).
Эти фигуры привязанности, на которые ссылается Боулби, примерно одного возраста или немного старше. Нам нужно понять, что в состоянии сепарационной тревоги присутствует еще одно измерение. У детей, которые отправились в эвакуацию со своим пусть даже младшим сиблингом, уровень сепарационной тревоги был намного меньше. Боулби отмечал, что среди макак-резус сыновья и дочери держатся близко друг к другу. Те, кто в представлении Боулби с его креном к матрицентризму являются «сыновьями и дочерями», при несколько ином взгляде будут, разумеется, братьями и сестрами или сводными братьями и сестрами. Бабуины участвуют в социальной игре со сверстниками примерно в возрасте четырех месяцев, а к шести месяцам их игра «поглощает большую часть времени и внимания». И все же их не отнимают от груди до десяти месяцев; другими словами, латеральные отношения имеют решающее значение даже на пике «привязанности к матери».
В полигинных обществах, в современных западных семьях, в семьях, подобных тем, о которых пишет Фрейд, где имела место высокая доля материнской смертности, тети и дяди могут быть моложе своих племянниц и племянников. С точки зрения младенца степень родства как отличительная категория может быть нерелевантной; даже с нашей точки зрения она не вполне подходит под аналитическую категорию. Эти множественные опекуны могут быть как «вертикальными», так и «латеральными» родственниками. Гувернантки, даже молодые няни или помощницы по хозяйству вполне могут считаться латеральными опекунами, как и вертикальные заместители матери. Няни заботятся о нескольких детях, которые часто становятся близкими друзьями, – можно ли утверждать, что вертикальная защита или любовь важнее латеральной?
Я полагаю, что Боулби запутался в значении братьев и сестер, как и Фрейд после Первой мировой войны. Войны выводили на арену латеральные отношения, которым сопротивлялись теория и практика, оставляя теоретиков в замешательстве. Например, Боулби утверждает, что смерть брата или сестры во взрослой жизни редко усугубляет работу горя, но это не подтверждается ни моим клиническим опытом, ни историями болезни, которые я читала, ни наблюдениями Фрейда над реакцией Вольфсманна на смерть его сестры. И сам Боулби отмечает, что военные летчики часто ищут для себя ту же судьбу, что и их боевые товарищи – чем является эта дружба, как не «братством», что представляет собой этот поиск смерти, как не осложненную форму горевания? Конечно, это пример того, что сам Боулби объяснил бы как «неправильное расположение» мертвого человека внутри субъекта, как при истерии, ипохондрии или психопатии. Он также утверждает, что смерть сиблинга в детстве влияет на выживших детей не сама по себе, а только через измененное поведение родителей. Похоже, что здесь потребность в «вертикализации» привела к появлению слепой зоны в наблюдениях этого превосходного специалиста по детям. Например, он отмечает, что, когда девочку, которую он называет «Лотти», оставляют в детском саду, она «превращается» в свою сестру «Дорри» (Bowlby, [1973], р. 50). Он пишет об обстоятельствах жизни этого ребенка:
Беременность матери и ожидание рождения ребенка также могут быть исключены как незначительные факторы. Прежде всего, дети, чьи матери не беременны, обычно демонстрируют однотипные реакции в ситуации расставания. Во-вторых. можно провести прямое сравнение поведения тринадцати детей, чьи матери собирались завести нового ребенка, с поведением пяти детей, чьи матери не были беременны. Когда было проведено детальное сравнение того, как дети в этих двух группах вели себя в течение первых двух недель после сепарации, между ними не было обнаружено существенных различий (Bowlby, 1969, р. 33).
И все же он отмечает следующее (и это особенно важно для моих размышлений):
Для большинства маленьких детей одного вида матери, держащей на руках еще одного ребенка, достаточно, чтобы выказать сильное поведение привязанности. Старший ребенок настаивает на том, чтобы оставаться рядом с матерью или сидеть у нее на коленях. Часто он ведет себя так, будто он младенец. Вполне возможно, что это известное поведение является особым случаем, когда ребенок реагирует на отсутствие реакции матери на него. Однако тот факт, что ребенок более старшего возраста часто реагирует подобным образом даже когда мать проявляет внимание и отзывчивость, свидетельствует о том, что здесь задействовано нечто большее (Bowlby, 1969, р. 260–261; курсив мой. – Дж. М.).
Я предполагаю, что здесь действительно «задействовано нечто большее». Чувствуя угрозу со стороны странного существа в животе своей матери, Лотти надеется, что сестра, в ожидании которой она находится, станет похожей на уже знакомую Дорри или же что она сама станет Дорри и сможет справиться с прибытием новой Лотти. Может ли быть так, что преждевременное и неразрешенное отделение от материнской фигуры создает предпосылки для развития актуального невроза (как я это называю) и что появление брата или сестры как раз и является новым случаем такой травмы? Сиблинг (или сверстник), который является моей репликой, угрожает моему существованию – кто я, если есть другая дочь, сын, ребенок?.. Ненависть к сопернику предшествует любви к товарищу по играм. Любовь приходит, когда неизвестное становится знакомым. Я полагаю, что здесь, когда сиблинговая травма – травма присутствия сиблинга – накладывается на травму неизвестного хищника, связанную с сепарацией от матери, можно найти ядро не настоящего невроза, а психоневроза. «Хищник» переживается через аффекты; сиблинг требует понимания. Инцест и желание убить, позитивная любовь и позитивная ненависть латеральных отношений устанавливают свои собственные требования и нуждаются в своих собственных решениях наряду с инцестом и желанием убить, любовью и ненавистью эдипальных и кастрационных комплексов. Из дилеммы латеральности также происходят психическая трансформация, обнаруживаемая в симптоме, фрейдовское бессознательное, компульсивное повторение и побудительная сила самого влечения.
Теперь я хочу вернуться к тому, с чего начала. Боулби для меня представляется заботливым, внимательным, бесконечно творческим, вдумчивым, интеллигентным человеком и великим новатором. Возможно, потому, что он сам скучал по своей матери, когда был ребенком5, Боулби в своей теории отвел утрате матери центральное место, однако упустил из виду сиблинговые отношения, которые он проявлял в своих прекрасных отношениях с коллегами, но игнорировал в своих размышлениях. Я убеждена, что матери имеют значение; но они не должны отвечать за все проблемы: проблему хищника, травму чрезмерности. Я имею в виду не моральную сторону, а логическую. То, что травмой стала утрата того, кто должен защищать от травмы, имело много печальных последствий, одно из которых – попытка создать «супермаму» в 1950-х годах и осуждение матерей, которые не соответствовали этому образу. Но это абсурд! Ни одна Мать не может быть
