— Ой, Ребе, как теперь хорошо! Какой простор, какое счастье!
У нас на «Открытом приеме» цветы, много цветов, на щеках легкий румянец, глаза доверчивы. Торжественно и немного сентиментально. Сюда надевают новый костюм и свежую сорочку. Врачи от приема не отказываются, наоборот, оспаривают друг у друга это почетное право участия. Они и с больничного листа приходят сюда, чтобы не пропустить свою очередь. И даже те, кто не участвуют, тоже приходит посмотреть, подышать этим воздухом. Вот и секретарша Юрия Сергеевича пришла, пожилая женщина, принарядилась, однако. А коль пришла — давай уж и тебя посмотрим. Поотнекивалась, посмущалась, но все же согласилась. Батюшки! Рак яичников у нее, в самой, правда, ранней стадии. Вовремя мы тебя прихватили, дорогая ты наша женщина. В самый раз. Операция, химия. И снова она сидит у себя в приемной, телефонограммы ловит и боготворит своего начальника. И сегодня она сидит и молится на него денно и нощно, хоть и давно уже он не работает в этой больнице, на повышение пошел, стал директором института. А начинали мы именно здесь. Открытый прием в той больнице — в эпицентре человеческого и хозяйственного распада. И ведь получилось. Ибо сказано: Грядущий ХРИСТОС победит грядущего ХАМА. И сроки исполнились. Вот он — контрапункт нашей жизни.
Здесь, однако, придется сделать несколько отступлений и рассказать об еще одном человеке, который гениально построил эту больницу — неслыханную громадину, а, построив, сам же и заложил в нее программу распада. Ах, как я спорил с ним, как предупреждал. Впрочем, обратимся теперь к моим старым записям, сделанным еще в те далекие времена.
Сюжет № 1.
Ройтер. Железный Ройтер с вечной полуулыбкой. Великий организатор здравоохранения. Построил громадную больницу на 1200 коек.
Изумительные террасы — чайные розы гектарами, затейный фонтан в черном мраморе. Главный корпус — бетон и стекло. Семь этажей, одна только вентиляция по смете в сотни тысяч рублей вышла, подземные и надземные переходы, поликлиника на 1000 посещений в день, еще корпуса — роддом, инфекционный и административный в белом мраморе. Клятва Гиппократа выбита на бронзе. Дорогая полировка на стенах, диктофонный центр, кондиционеры, ковры, телевизоры, холлы. И художники-дизайнеры подключились: отлили чугунные решетки декоративные, сделали деревянную резьбу, поставили красивые клетки, а в них — забавные попугаи. Это для детского отделения.
И любимое изречение Ройтера тоже на бронзе выбито (на века?): «Кто хочет сделать дело — ищет средство. Кто ничего не хочет делать — ищет причину!». А рядом расписание — кто, где и когда принимает. По личным вопросам, по служебным. Все четко. Вообще, четкость во всем, до мелочей — это характер Ройтера. Четкость, последовательность, иерархия. Он увлекается кибернетикой (или ему кажется, что он увлекается ею?). Снизу вверх, сверху вниз — все детерминировано, сведено в единую систему. Определено и предопределено. Такую больницу — систему он и задумал воздвигнуть на одном пустыре. Теперь помножьте ту идею на личный талант и железный характер, на бешеное трудолюбие и фанатизм. Короче, он построил свою Громадину и дело исполнил.
Что же произошло потом?
Сигнал: в больнице излишества. Грядет Комиссия. (Ах, эти комиссии, ах, эти сигналы! Ах, эти проверки. Здесь перо вновь слабеет. Можно ли передать? Какими дантовскими терцинами?) Ночью в пожарном порядке ликвидировали все излишества. И стала больница — простая, как правда. Ищите, да не обрящите!
Больница — громадина, очень сложная. Проветрить ее через окно или форточку нельзя, на этот случай предусмотрена (так сказать, детерминирована) глобальная система вентиляции. Ее обслуживают десять человек. Зарплата каждого 82 руб. 50 коп. Никто не идет на эти деньги. Ройтер поступает разумно (как ему кажется!): берет не десять человек, а пять, платит им 165 рублей, и они прекрасно справляются.
Сигнал. Начет. Разгон.
Сложная система вентиляции без ухода и контроля погибла. Остатки доломали, растащили. Но это потом, когда Ройтера уже сняли за грубое нарушение финансовой дисциплины. Отделался инфарктом, но без суда. И уже при новом руководителе начали оседать стены, остановились лифты, в родильном доме потекла крыша прямо в род зал. Вышли из строя туалеты. И кто-то из проверяющих (а они там все время) сам жертвой оказался. И поделом: не ходи с поносом на проверку. Рухнуло от грунтовых вод лабораторное здание. И выяснилось, что фонтан и корпус инфекционный представляют собой сообщающиеся сосуды: когда включается фонтан, в корпусе наводнение. Взялись фонтан чинить, но при этом утянули черный мрамор — на кладбище, для памятников. Утащили ковры и телевизоры, радиоприемники и паласы, почему-то даже телетайпы. Украли дорогую полировку со стен. Из двухсот хозяйственников работает восемь. Они не могут уследить. Другие не идут: зарплата мала, скорригировать в пределах фонда все равно нельзя: та же история, что и с вентиляторщиками.
А теперь я воспользуюсь одной замечательной, хоть и штампованной фразой: «Но больше всего мне понравились люди!». Что за люди в этой больнице! Во-первых, они писатели. Правда, в основном безымянные: они не подписывают свои фамилии под письмами и жалобами. Обычно требуют арестовать и посадить своих коллег, которые явно живут не по средствам, вызывающе хорошо одеваются (носят то-то и то-то), а у таких-то есть золотые кольца на пальцах (откуда?! вестимо!). Факты и подозрения излагают подробно и обстоятельно. А выводы — на пафосе. Негодование благородно, мысли возвышенны. Только подписей нет. И уж до того довели, что секретарь горкома сказал на собрании: «Читаю я ваши анонимки и думаю — как еще земля вас носит?».
Есть еще правдолюбцы. Они ищут правду в рабочее время. Есть прожекторы. Есть клинические алкоголики, наркоманы и отдельно полинаркоманы. Эти жрут не только наркотики, но и любые таблетки, а запивают новокаином.
Новый руководитель (третий по счету!) спрашивает на совещании: «Сколько травм проходит за сутки?» Мнутся: «Это, смотря, что за день, иной раз больше, иной раз меньше». — «Но все-таки, двадцать? Пятьдесят? Сто пятьдесят? Хоть примерно?»
В белом халате алкоголик отвечает: «Двести!» Пауза.
Добавляет: «Грамм…» »
А в соседнем кабинете — невропатолог. Атлетического сложения. Увидел руководителя — вскочил, вытянулся. В этом сумасшедшем доме все вскакивают при появлении начальства. А руководитель — скромный человек (это Юрий Сергеевич, он принимает больницу), говорит ему ласково: «Садитесь, садитесь». Но тот все равно стоит и только глаза выкатывает. И молчит. Тогда руководитель задает ему вопрос, а тот опять молчит, еще вопрос — и снова ни звука: глаза из орбит, на лице мучительная гримаса. Этот невропатолог — ГЛУХОНЕМОЙ!!! Зашатался руководитель, захолодело в душе, заныло сердце. Гоголь? Данте? Достоевский? Подождите сомневаться, ведь это еще не предел. Тут и похлеще бывает. Только рука не подымается…
И вот эти люди пишут друг на друга: кто что носит, кто с кем спит, у кого автомашина. Совсем недавно написали на зав. рентгеновским отделением Калину, что она, нарушив финансовую дисциплину, отремонтировала рентгеновский кабинет. Пытались спасти — ничего не вышло. Пришлось снять ее с работы. Потом, правда, восстановили. Или сигнал из ОБХСС: воруют повара. Милиция делает засаду. Хватают кухонную прислугу, когда они идут домой. Конфисковали несколько соленых огурцов, немного картошки в сумках. Штраф: 50 рублей на каждого. Утром у главного врача восемнадцать заявлений об уходе. Кухня встала: все ушли. Им наплевать, они на вес золота, людей не хватает, на «грязную» работу никто не идет. А чем кормить больных сегодня? Руководитель судорожно думает, маракует, куда-то звонит, кого-то умоляет, стонет. И тут заходит аккуратная старушка и кладет на стол Мандат. Старушку послали проверять питание сотрудников.
— Питание больных меня не интересует, — говорит она. — Но в соответствии с решением таким-то вы обязаны кормить врачей горячими обедами.
