И в этой игре такой может номер выпасть.
В субботний день онкологический институт пуст и тих. Редкая только нянечка шваброй прошуршит и снова тишина. Директор Сидоренко в своем кабинете и в своем амплуа: маракует. Потом выходит задумчиво в коридор и боковым зрением отмечает убогую женщину, которая делает к нему искательное движение — вроде пытается икнуть и срывается на середине: робеет…
Сидоренко приветливо ей, привычно и лучезарно:
— Что случилось, голубушка?
— Да болею… вот… кровь…
— Заходите, заходите, поговорим.
— Направления нет… как же, а?
— Не нужно ничего, голубушка, прошу!
— Так вы же директор института, а я безо всякого… Но я учительница… заслуженная… РСФСР…
— Все это неважно, главное, что у вас болит, вы же к врачу пришли (еще лучезарнее, еще трепетнее, вдумчиво и опять привычно).
Тогда она заходит в кабинет и рассказывает свою одиссею.
Эта женщина после войны вышла замуж за раненого воина. Он был парализован, врачи, правда, обещали поставить на ноги, но не получилось… Детей у них не было. Она тянулась к детям, стала заслуженной учительницей. Муж умер, живет одна в небольшом хуторе, в Краснодарском крае. Несколько месяцев назад у нее началось кровотечение. Она испугалась, поехала в Краснодар, в областную больницу.
А там ей сказали:
— Как вам не стыдно? Почему вы приехали без направления и без анализов? Ну, хоть бы вы были неграмотная колхозница, скотница какая, уборщица… Но вы же учительница! Грамотная! Поезжайте назад, возьмите направление от вашего хутора в центральную районную больницу. Там (в ЦРБ) сделайте: то-то, то-то, то-то… еще то-то, то-то, то-то, то-то. И осмотр гинеколога. Со всеми этими делами приезжайте к нам, тогда будет правильно…
Заслуженная учительница сделала все, как ей сказали. Вернее, почти все! Гинеколога в этот момент в ЦРБ как раз и не было. А без осмотра гинеколога отправлять ее в Центр они не решались, направление не дали. Но тут она закровила еще сильнее, напугалась, расхрабрилась и, плюнув на них, поехала вновь в Краснодар. Теперь она пошла к другому врачу. Этот был прогрессист, он сказал:
— Безобразие, как им не стыдно, гоняют больную женщину! А болезнь-то не стоит на месте! Бюрократы проклятые! Загоняли они вас, но только и меня поймите. Они нас наказывают, если без направления. Корысть подозревают. Двоих посадили уже (шепотом, доверительно). Поймите меня, у меня же дети, пожалейте меня, спасите меня!
…И прогрессист, и супостат
Мы материалисты с вами,
но музыка иной субстант,
Где не губами, а устами…
И поехала она назад в свой хутор. А в этот момент по другой совсем линии ей путевку выделили (через профсоюз). Она загорелась: санаторий — это же врачи, медицина, там помогут, хоть концы какие-то сведут. Опять обследовать нужно, санаторную карту заполнять: то-то, то-то, то-то и т. д. Только она ослабла совсем, извелась, трудно ей по этим делам ходить, даже невозможно, кровь теряет… А и это скрыть надо — в санаторий таких не берут. Взмолилась она тут на последнем изломе своем и уговорила-таки деревенских эскулапов. Заполнили ей санаторно-курортную карту по всем правилам, расписались и печать приложили. И поехала она навстречу своей судьбе. А в поезде у нее случилось очень сильное кровотечение. Пришлось ее полуживую срочно выгрузить и в узловую больницу положить на станции, мимо которой ехали. Здесь ей кровь остановили, велели домой возвращаться. Только она не послушалась, у нее — своя цель. И снова она в поезде, и доехала-таки до санатория. А там действительно во всем разобрались и в крик:
— Безобразие! Врачи — преступники! Такую больную — в санаторий!! Акт составим! Напишем! Прокурор!.. Суд!.. Наказать!..
Взмолилась она и на колени пала:
— Врачей не трогайте! Я виновата! Сама их уломала, упросила! Виновата!.. Сама!.. Не трогайте никого. Я домой поеду, я тихо умру сама. Никто не узнает, прошу вас!
Те успокоились, отпустили ее с миром. Она вернулась на свой хутор и начала готовиться к смерти. Опись вещей составила, завещание написала и вызвала своего брата для оформления документов. Конечно, она брату все рассказала, и тогда брат сказал ей в свою очередь:
— Умереть никогда не поздно. Там, где я живу, есть один доктор. Он всех принимает в любое время. Ногой дверь толкни и заходи. И бумажек никаких не нужно, ни направлений, ни анализов. Была бы болезнь… Его фамилия Сидоренко. Он был главным врачом больницы, а теперь директор онкологического института. Ты поезжай к нему как есть. Он там всегда — и в субботу, и в воскресенье. Теперь тебе нечего терять, ты не бойся!
У этой женщины оказался рак тела матки. Через несколько дней Юрий Сергеевич ее прооперировал. В послеоперационном периоде ее навещали ученики (приехали, не поленились). Они ходили на цыпочках, тащили передачи — ириски из школьного буфета и цветы. Слушались ее беспрекословно. Она лежала гордая, счастливая и поправилась очень скоро.
Ах, сложные системы детерминации не подлежат:
— Не троньте музыку руками!
Ладно. А что делать? Нет, серьезно — без напева и без акцента, открытым совершенно текстом:
ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ?
Этот вопрос задавали мне мои друзья, которым я давал читать свои записки. Дескать, вопросы подняты, а не даны ответы. Ну, этим я могу сказать, что у меня уже уйма отработанных, изложенных здесь моделей — от начала до конца, до полного разрешения:
вопрос — ответ, вопрос — ответ, вопрос — ответ…
Могу вообще ничего не говорить, могу хмыкнуть глубокомысленно, раскурить сигарету, принять позу, как поэт на обложке сборника. С друзьями и знакомыми это легко, а с незнакомыми еще проще. Но вот приходит такой момент, когда этот вопрос задаешь себе самому, и выхода уже нет, корабль тонет, цейтнот (а почему дотянули до цейтнота, а где были раньше? Ах, дураки! А теперь уж и думать некогда, только отвечать). Ибо случилось нечто такое, отчего и Сидоренко сломался. Непобедимый, неистребимый, огнеупорный и металлический, проникновенный, блистательный и всепогодный. Первый случай в Кишиневе:
— Вы слыхали? Сидоренко сломался!
— Не может быть!
— Так посмотрите, что он там делает на кладбище. Ходит между могилками, читает надписи, с Вечностью заигрывает, причащается, примеривается…
К чему бы это? Сюда, к месту Вечного Покоя направился наш герой прямиком с одного чрезвычайного заседания, на котором огласили, что наша область вышла на первое место в республике по жалобам трудящихся на здравоохранение. А по строгости в медицине — мы тоже самые первые, и по числу побитых и напуганных эскулапов опять впереди. Так что удивляться здесь особенно не приходится, корреляция очевидна. У перепуганного врача лечиться нельзя, тем более — оперироваться. Но субъективный фактор в организацию здравоохранения не умещается, и такие, скажем, таблицы немыслимы, такие, значит, вопросы:
Сроки исполнения
Исполнители
Ответственные
% деквалификации
Уровень хамства (в условных единицах)
Отвлечение от медицины дополнительными обязанностями
Коэффициент нагромождений
Коэффициент уклонений
Число недоверчивых пациентов
Количество испуганных врачей
И вот, чтобы таблица получилась не смехотворная, а серьезная, привычная не только на бумаге, но и во глубине их мозга (а мыслят они тоже таблицами), опять предложили «младенцы» старый свой способ. Они решили еще более ужесточить репрессии против врачей и перейти практически к их неуклонному сечению. И в этом плане так и сказано было на собрании, и еще добавлено те-те-те и тра-та-та!..
И лязгнули они там челюстью похуже затвора, и такого металла, и таких льдов и холодов напустили, что ринулся оттуда Сидоренко прямо на кладбище, и заходил промеж могилок, надписи похоронные изучая… И не потому, что полагал быть сеченым: его если б и секли, то самым последним. А потому, что понял, почуял и осознал: работать теперь нельзя, это же полная остановка.
