— Я примерно так и думала.
— Можно предложить вам рыбы, миледи? — спросил монах.
Филиппа нетерпеливо отмахнулась и начала говорить:
— В нынешней ситуации проиграть могут все. Свадьба состоится, но не на подобающем уровне, и союз Роланда с Монмаутом будет подорван с самого начала. Епископ откажется одобрить ваше избрание, и к улаживанию спора придется подключить архиепископа. А тот, отклонив и вас, и Мёрдоу, назначит кого-нибудь третьего — вероятно, того из своих людей, от кого хочет избавиться. Никто не получит желаемого. Я права?
Она посмотрела на Петрониллу, и та неопределенно кивнула.
— Тогда почему бы не пойти на этот компромисс, не дожидаясь вмешательства архиепископа? — продолжила Филиппа. — Предложите третьего кандидата, да поскорее. Только, — леди посмотрела прямо на Годвина, — своего кандидата, который сделает вас помощником.
Монах задумался. В таком случае ему не придется вступать в открытое столкновение с графом и доносить о неприглядном поступке сына. Но это обрекает его на роль помощника аббата бог знает на сколько времени, а потом, когда новый настоятель умрет, придется начинать все сначала. Несмотря на опасения, он решил отклонить предложение, но прежде глянул на мать. Та едва заметно мотнула головой. Ей тоже не понравилось.
— Простите, но монахи сделали свой выбор, и его нужно уважать.
Филиппа встала.
— В таком случае я должна передать вам просьбу графа — официальную причину моего визита. Завтра утром он встанет с постели и желает осмотреть собор, дабы убедиться, что к свадьбе все готово. Вам надлежит встретить его в церкви в восемь часов. Все братья и сестры должны присутствовать в праздничных облачениях, а храм надлежит подобающим образом убрать.
Монах поклонился, и леди ушла.
В назначенный час Годвин стоял в неуютном пустом соборе, один, без братьев и сестер. В храме никакого убранства, только сиденья хора. Ни свечей, ни распятий, ни чаш, ни цветов. Рассеянное солнце, которое этим летом нечасто показывалось из-за дождевых облаков, слабо освещало собор холодным светом. Ослушник сцепил руки за спиной, чтобы они не так дрожали.
Ровно в восемь вошел граф. С ним были лорд Уильям, леди Филиппа, Ричард, помощник епископа архидьякон Ллойд и писарь отец Джером. Годвин тоже с удовольствием окружил бы себя свитой, но в свой рискованный план монахов не посвятил. У них могло не хватить духу поддержать его. Интриган решился пойти на встречу один.
С Роланда сняли повязки. Он шагал медленно, но твердо. После стольких недель, проведенных в постели, у него наверняка кружится голова, подумал монах, но, судя по всему, граф решительно настроен не показывать этого. Выглядел он как обычно, не считая парализованной половины лица. Сегодня все должны увидеть, что могущественный повелитель полностью оправился и вернулся к своим обязанностям. А Годвин грозил все испортить.
Все недоуменно обводили глазами пустую церковь, только Ширинг не выказал удивления.
— Ты надменный монах, — бросил он Годвину, как всегда теперь, левой стороной рта.
Ослушник и без того рисковал всем. От лишней дерзости хуже не будет, и потому он ответил:
— А вы упрямый граф.
Роланд потянулся к мечу:
— За это тебя следует проткнуть насквозь.
— Приступайте. — Годвин развел руки, словно готовясь к распятию. — Убийство аббата Кингсбриджа в соборе. Похоже на то, как рыцари короля Генриха убили архиепископа Томаса Беккета в Кентербери. Проложите мне путь на небеса, а себя осудите на вечное проклятие.
Филиппа ахнула от подобной наглости. Уильям рванулся к дерзкому церковнику, но Роланд жестом остановил его, сказав:
— Твой епископ приказывает подготовить собор к свадьбе. Разве монахи не дают обет послушания?
— Леди Марджери не может быть обвенчана.
— Почему? Потому что ты хочешь стать аббатом?
— Потому что она не девственница.
Филиппа прикрыла рот рукой. Ричард застонал. Уильям выхватил меч. Граф крикнул:
— Это измена!
— Уберите меч, лорд Уильям, этим девственности не восстановить, — усмехнулся бунтарь.
— Да что ты об этом знаешь, монах? — не выдержал Роланд.
— Два человека из аббатства были свидетелями сцены, имевшей место в той самой комнате, которую сейчас занимаете вы, милорд.
— Я тебе не верю.
— Граф Монмаут поверит.
— Ты не осмелишься рассказать ему.
— Мне придется объяснить, почему его сын не может обвенчаться с Марджери в Кингсбриджском соборе, по крайней мере до тех пор, пока она не исповедует свой грех и не получит отпущения.
— У тебя нет доказательств этой клеветы.
— Есть кое-что получше — двое свидетелей. Но спросите девушку. Скорее всего она признается. Полагаю, политическому альянсу, в котором заинтересован дядя Роланд, невеста поневоле предпочтет любовника, похитившего ее девственность.
Монах страшно рисковал. Но он видел лицо Марджери, когда ее целовал Ричард, и был уверен, что она влюблена. Брак с сыном графа наверняка приводит ее в отчаяние. Такой молодой девушке трудно убедительно лгать, когда неопытная душа, как предполагал Годвин, находится в полном смятении.
Подвижная половина лица Роланда искривилась от бешенства.
— И кто же этот человек, совершивший, как ты уверяешь, преступление? Ибо, если докажешь, что говоришь правду, мерзавца повесят, клянусь. А если нет, повесят тебя. Пошли за ним, посмотрим, что он скажет.
— Он уже здесь.
Роланд в недоумении обвел глазами четырех сопровождавших его мужчин — обоих своих сыновей и двух священников. Ослушник посмотрел на Ричарда. Роланд проследил за его взглядом. Через секунду все взоры обратились на епископа. Годвин затаил дыхание. Что он сейчас сделает? Сдастся? Обвинит монаха во лжи? Или придет в бешенство и набросится на правдолюбца? Но на его лице читалось уныние, не гнев; через мгновение Ричард опустил голову и сказал:
— Не стоит. Проклятый ризничий прав — девчонка не выдержит допроса.
Роланд побелел.
— Ты сделал это? — Ширинг перестал кричать, но от этого сделался еще более страшен. — Ты спал с девушкой, которую я помолвил с сыном графа?
Ричард смотрел в пол и молчал.
— Идиот, — прошептал граф. — Предатель. Ты…
Его перебила Филиппа:
— Кому еще об этом известно?
Граф умолк. Все посмотрели на леди.
— Возможно, свадьба все же состоится, — продолжила она. — Слава Богу, графа Монмаута здесь нет. — Жена Уильяма посмотрела на Годвина: — Кто еще об этом знает, кроме людей, что присутствуют здесь, и двух свидетелей из аббатства?
Годвин попытался унять сильно бьющееся сердце. Он так близок к успеху, что, кажется, может даже дотронуться до него.
— Больше никто, миледи.
— Все мы сохраним тайну, — отчеканила Филиппа. — Что ваши люди?
— Они подчинятся избранному аббату. — Монах несколько выделил слово «избранному».
Филиппа обернулась к Роланду:
— Тогда свадьба состоится.
Все посмотрели на графа. Он сделал шаг вперед и ударил Ричарда по лицу. Это был умелый удар воина, знавшего, как вложить в него всю силу. Хотя Роланд бил открытой ладонью, сын рухнул на пол. Он замер, с ужасом глядя на отца, с губы потекла кровь.
Ширинг покрылся испариной — удар отнял много сил — и дрожал. Несколько секунд все молчали. Затем граф, видимо, оправился. Бросив презрительный взгляд на скорчившегося на полу человека в пурпуре, он повернулся и медленным, но твердым шагом вышел из собора.
24
Дочь Суконщика стояла на лужайке Кингсбриджского собора, где в ожидании выхода жениха и невесты из больших западных дверей столпилось по меньшей мере полгорода. Девушка точно не знала, зачем пришла. После того дня, как Мерфин закончил лебедку и они крупно повздорили из-за женитьбы, ее вообще стали раздражать все свадьбы. Керис почему-то разозлилась на возлюбленного, хотя он рассуждал разумно. Понятно, что парень хочет иметь собственный дом и жить там вместе с ней; понятно, что хочет спать с ней каждый день и иметь детей. Этого все хотят — все, кроме нее.
Да и она хотела. Ей хотелось лежать рядом с Фитцджеральдом каждый вечер, обнимать его гибкое тело в любое время, чувствовать на себе умные руки, просыпаясь по утрам, рожать его миниатюрные копии, которых они будут любить и холить. Но она не хотела того, что еще подразумевалось под браком. Хотела любовника, но не хозяина; хотела жить с ним, но не посвящать ему свою жизнь. И потому сердилась на Мерфина, который подталкивал к решению этого вопроса. Почему нельзя и дальше жить так, как жили до сих пор?
Уже три недели молодые люди почти не разговаривали. Она симулировала летнюю лихорадку и даже расковыряла себе болезненную язвочку на губе, чтобы не целоваться. Юноша по-прежнему обедал у них, любезно беседовал с отцом, но уходил, как только Эдмунд и Петронилла отправлялись спать.
