— Ты что там встал-то? Примета плохая, — Володя рассмеялся, и Артур непонимающе взглянул сначала на него, а потом прямо перед собой. Взгляд уперся в собственное отражение, искаженное осколками некогда цельного, во весь рост, зеркала в резной оправе.
— Херня это все, — Лапшин отмахнулся от осколков и отошел чуть в сторону. В приметы еще верить, глупость какая.
Да и не случится с ним ничего.
— Странный ты все-таки, Артура, — Каверин хлопнул здоровой рукой Лапшина по плечу и оскалился. — Сам же за баб пить отказывался, потому что «они все суки», видите ли.
Артур дернул плечом, скидывая руку бывшего мента, и провел большим пальцем по нижней губе. Ответ напрашивался сам собой, и ответ этот был для Артура самой настоящей правдой. Правдой, которую он носил в себе больше восьми лет. И сколько еще будет носить, было неизвестно.
Только правду эту озвучил он словами совершенно иными. Более подходившими для разговора с Кавериным.
— А она и не баба.
Комментарий к Драббл, R. Артур, Каверин, 1999-ый год.
Драббл спонтанный и совершенно незапланированный. Переделка одной из вырезанных сцен. Стремления обелить/очернить какую-либо сторону не имелось.
Кстати, если вдруг у кого-то из Вас возникнет желание узнать меня чуть ближе и не только с фикрайтерской стороны: я завела себе блог http://janelanadoe.blogspot.ru. Благо, мне есть, что рассказать о себе и своей жизни, так что надеюсь, не заброшу это дело на полпути. Так же буду по мере сил и возможностей публиковать какие-то материалы-ссылки-сноски на то, что помогало мне при написании тех или иных моментов, так что фикрайтерам тоже должно быть интересно. Так же непременно будут некоторые советы из личного писательско-читательского опыта. Ну и просто буду рада каждому из Вас! :)
========== Драббл, NC-17. Витя/Лиза, 1991-ый год. ==========
Ее растрепанная голова покоилась на его плече, покрывая руку распущенными длинными волосами. Кончиком тонкого пальца она проводила по его груди, вырисовывая неведомые узоры и заставляя периодически прикрывать глаза от легчайшего удовольствия.
— Почему ты не спишь? — шепотом он задал этот вопрос, не открывая глаз и коснувшись губами ее макушки.
Лизавета лишь вздохнула и провела кончиком носа по его груди. Они не должны были быть сейчас в одной постели — она была в этом уверена. Нечто подобное девушка уже испытывала — это было чувство какой-то «неправильности», и впервые оно появилось после их близости в санатории. Тогда-то казалось, что это была какая-то временная слабость. Но в этот раз, несколько часов назад… она ведь сама попросила его остаться. Он ничего не понимал, не понимал, почему она решила вдруг уволиться, никому ничего не объяснив толком, не понимал причины этих очевидных метаний. Она видела его непонимание, и ей отчасти было его даже жаль.
Но не из жалости она попросила его остаться.
Убрав руку, девушка села на постели и сгорбилась. Весь ее внешний вид выдавал внутреннее напряжение, с которым она усиленно боролась. Витя видел это — и молчал. Молчал в ожидании того, что рано или поздно она заговорит сама.
Голову словно сковало железным обручем, и Лизавета прижалась виском к стене, у которой и стоял разложенный диван, и на несколько мгновений прикрыла глаза. Витина близость по отношению к ней заставляла все внутри переворачиваться и трепетать, и Черкасова чувствовала неправильность этого.
Казалось, она сходила с ума от уже забытых чувств.
— Все это неправильно, — хрипло она проговорила эти слова, открыв глаза и посмотрев куда-то в не зашторенное окно, на ночное небо. Витя сел рядом с ней, но она, казалось, словно и не заметила этого.
— Если хочешь, я могу уйти.
На мгновение девушка посмотрела в сверкавшие в полумраке синие глаза. Всего мгновение, но этого хватило понять ему, что его ухода она боялась сейчас, должно быть, больше всего на свете.
— Дело не в этом. Дело в том, что, по всей возможной логике я должна, обязана просто тебя ненавидеть. Но все совсем по-другому… знаешь, тогда, в Горьком, когда ты приехал… я впервые по-настоящему тебя испугалась. Меня трясло от страха, и я не могла думать ни о чем, кроме как о том, как бы выгнать тебя. Вот и наговорила… — не отрывая головы от стены, девушка взглянула на молодого человека, и тот не отвел взгляда собственного, — но не было ни дня, когда я бы искренне ненавидела тебя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тихий голос дрогнул, и Витя осторожно, но уверенно потянул девушку за руку, взяв ее за тонкое запястье. Она прильнула к нему и прикрыла глаза, когда почувствовала его губы на своем обнаженном плече. Ни слова не сказал он, лаская ее и словно пытаясь успокоить. Но старания его были напрасны: прижавшись к молодому человеку вплотную, Лизавета распахнула глаза и, прижавшись губами к его уху, заговорила прежде, чем его руки двинулись по ее телу ниже.
— Ты понимаешь, что я ничего не смогу тебе дать? Ни-че-го.
Шепот ее — преисполненный слезами и отчаянием — заставил его болезненно зажмуриться и качнуть головой. Ему невероятно больно было слышать эти слова, но еще больнее было осознавать, что всему виной был он сам.
Он не видел, как в немом отчаянии боролась девушка с собственными слезами, неотрывно глядя куда-то сквозь стену.
— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив.
Каждым своим словом она словно пытала его. Он слышал, как она тихонько, украдкой всхлипнула, и тут же оторвал ее от себя, а затем прижался лбом к ее лбу. Серые глаза блестели от горькой влаги, и он смотрел в них, не шевелясь.
— А ты-то понимаешь, что я не смогу быть счастлив без тебя?
Она качнула неопределенно головой, и отстранилась было от него, но он не позволил сделать этого, крепче обняв и словно заковав хрупкие плечи в тиски. Пододеяльник сполз вниз и едва прикрывал ее тело, которое так хотелось целовать…
— Ты сейчас так говоришь. Пройдет год-два-три, и что? Хочешь сказать, что тебе не надоест все это? Не надоедят дни, каждый из которых может быть последним, не надоедят вечные таблетки и обследования? Семью захочешь — а не получится, прости.
Витя закрыл глаза и покачал головой. Разговор катился в бездну, он понимал это, но подходящих слов не находилось.
— Когда же ты поймешь, наконец, что ни с кем у меня ничего не срасталось? Сколько еще раз я должен это повторить? Это у тебя Артур был постоянным, и…
Она вдруг дернулась в его руках, и распахнула глаза в искреннем недоумении и испуге.
— Откуда ты знаешь?
Он проследил за тем, как дрожащими руками она поправила сползший пододеяльник, закутавшись в него едва ли не по горло.
— Я же говорил тебе про справки.
— Да, но… — голос Лизаветы задрожал, выдавая на гора ее страх, — не настолько же…
— Прости, — Пчёлкин произнес это, отточенным движением пригладив волосы и потерев шею. Но в ответ девушка лишь судорожно и рвано вздохнула.
— Ты… ты можешь считать меня, кем угодно: дешевой шлюхой, продажной тварью… но я хотела таким образом его отблагодарить, что ли, — зябко поежившись, девушка обняла себя за плечи и опустила голову. — А заодно и попробовать начать что-то новое. Мы не так долго были вместе… потому что ничего у нас не получилось. Из-за меня.
Витя осторожно провел пальцами по щеке девушки и, взяв ее за шею, мягко притянул к себе для поцелуя. Ее губы — такие мягкие, такие родные; он готов был целовать эти губы целую вечность, чувствуя, как трепетала Лизавета в его руках. И эта ее реакция была для него дороже, должно быть, всего на свете.
Осторожно, словно стесняясь чего-то, девушка обняла Пчёлкина за плечи и отклонилась назад, увлекая его за собой. И Витя опустил Лизавету на подушку, склонившись над ней и не разрывая поцелуя. Рука его медленно двинулась вниз по телу девушки и рваным движением задрала пододеяльник, все еще прикрывавший ее тело. Лиза разорвала поцелуй и, зажмурившись, горячо выдохнула Пчёлкину куда-то в губы, когда уверенно и настойчиво коснулся он нежной кожи ее бедра.
— Ляг, — шепотом проговорил молодой человек, не убирая руки, и мазнул губами от щеки девушки к виску, — ляг, ляг.
