— А это что ещё за фраер?
И точно — прямо у ворот стоял, широченно улыбаясь, какой-то парень с алыми гвоздиками в руках. К нему-то и бросилась Черкасова, радостно смеясь и принимая цветы.
Витя впился взглядом в незнакомца. Отчего-то он показался ему смутно знакомым. Словно когда-то он уже мог его где-то видеть…
— У неё ещё и ухажёр имеется, что ли? — Космос пнул ни в чём не повинный ящик и сплюнул. — Староста новоявленная, блин.
С трудом Витя оторвал взгляд от хохотавшей Черкасовой и, придав своему виду максимальную расслабленность, опустился на ближайший к нему ящик и закинул руки за голову.
— Угомонись, Косматый. Зато теперь рынком заниматься будем вплотную. Да и вообще, как по мне, так прав был Саня — всё равно не потянул бы ты. А у неё и опыт, и рвение, и…
Договорить он не успел — наткнулся на взгляд Холмогорова, к нему обращённый. Слова застряли в горле, и длившееся всего лишь пару мгновений молчание всё расставило по своим местам.
Зря только глаза большие делал и максимально честным выглядеть пытался.
Они же с пяти лет друг друга знали.
— А ты, — медленно, с подозрением проговорил эти слова Космос, хмурясь и даже голову чуть набок клоня, — ты за кого голосовал?
И Фил с Белым тут же на него уставились, словно ушам своим не веря и ожидая ответа, который бы разбил догадку.
Нет. Не дождутся.
Резко выдохнув, Витя собрал в кулак всё сразу.
— За неё.
Он ожидал всего, даже удара куда-нибудь в скулу. И даже знал наперёд, что не стал бы отвечать. Но Космос стоял неподвижно, и больше всего сейчас походил на человека, которого облили сзади ледяной водой. Даже воздух пару раз губами схватил, словно рыба.
Стало даже смешно.
— Что?
Так, хотел бы ударить, медлить бы не стал. Значит, не так всё было страшно. И это заметно расслабило — вновь закинув руки за голову, Витя вытянул ноги и пожал плечами, не обращая внимания на полные недоумения взгляды Саши и Валерки.
— За неё. Ты не ослышался. И потом — ты же сам сказал, что заинтересован в наших делах.
— Где связь? — Холмогоров не говорил — рычал.
— Всё там же. Ты мне нужен больше, чем школе. И потом — ну, какой из тебя староста? Ты сам вспомни, сколько из-за нас с тобой педсоветов было? А сколько ещё будет? Да и с посещаемостью у нас так себе…
— Это вообще неважно сейчас! — Холмогорова понесло. Активно жестикулируя, он нависал над Витей, и уже не стеснялся ни тональности своего голоса, ни выражений. — Ты хоть понимаешь, говнюк, что сделал? Ты же друга на бабу променял! Ты, мать твою, в любом случае должен был за меня быть, даже если бы я сжёг этот журнал к едрене матери. Скотина, блин. Ты же не Пчёла, ты же навозник херов.
Впрочем, что в Холмогорове было хорошим — он быстро перегорал. И даже сейчас, сказав пару резких фраз, он примолк, переводя дух и лишь зло глядя на друга детства. Витя молчал, но собственного взгляда при том не отводил, и смотрел спокойно.
После минутного молчания решил вмешаться Сашка.
— Кос, слушай. Витя, конечно, странно поступил…
— Странно?!
— … но он, в общем-то, прав. Тебе же через месяц уже надоест, и потом, охота тебе и впрямь с этим возиться было? Черкасовой это не в новинку, вот и пускай таскается себе на здоровье.
— Охренеть, — по слогам проговорил Космос, окидывая мрачным взглядом всех троих. — Друзья, называется.
— Именно, что друзья, — Витя встал и положил руку Холмогорову на плечо. — Санька не при делах, а я, считай, избавил тебя от кабалы на ближайший год. Ты просто не понимаешь ещё этого.
— Пошёл ты. Спаситель херов, — Кос сбросил руку и поджал губы.
И тогда Витя, подмигнув Саше и Валере, отошёл к одному из кустов, где давно уже было оборудовано место для заначек. На свет с приятным перезвоном показались четыре бутылки коричневого стекла. Ни Белов, ни Филатов отказываться не стали. Космосу бутылку сунули, не спрашивая.
— Не держи зла, Кос, правда. Завтра у нас с Вазгеном встреча.
— Отвали, — и Холмогоров приложился к горлышку. Но голос его уже не отдавал озлобленностью столь явно, и это вызвало у Вити улыбку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Пусть он ещё покипятится какое-то время. Всё равно отойдёт, никуда не денется.
Староста на рынке — где это вообще видано?
А в одном Витя был совершенно точно уверен. Эта уверенность появилась, когда он увидел улыбку на лице Черкасовой. Её улыбка… она морщила нос, когда смеялась, и это отчего-то забавляло. И, глядя на эту такую искреннюю радость на девичьем лице, Витя Пчёлкин, пожалуй, впервые в жизни смешавший личную выгоду с пусть невольной, но помощью, лишь в одном с каждым мгновением убеждался.
Всё он сделал правильно.
========== Драббл, G. Лиза, 1991-ый год. ==========
Потрёпанная чёрно-белая фотография лежала на столе, забирая на себя всё возможное внимание. Смотровая площадка Воробьёвых гор, погожий летний день, двое парней и девушка, смотревшие в объектив. Один из парней — высокий, темноволосый, с задорной улыбкой и лукавым взглядом; второй — светловолосый, в кепке задом наперед, чуть ниже первого. Между ними — девушка в лёгком светлом платье и джинсовке явно с чужого плеча. На тонкой талии болталась поясная сумка, в которой денег столько, сколько простой советский гражданин мог всю жизнь не видеть. Девушка стояла, спрятав руки за спиной, и всем телом прижималась к тому, который в кепке, и улыбка на ее лице, обрамлённом длинными пушистыми волосами — уверенная и спокойная.
Лизавета ловит себя на мысли о том, что не узнаёт эту девушку.
Память оказалась безжалостной — прошлое не стало размытым, не растворилось в череде событий; пятый год пережитое оставалось таким же ярким и приносило страдание. Вот только теперь оно казалось каким-то словно чужим, как если бы у Лизаветы имелось несколько жизней, и вот та, запечатлённая на потрёпанном снимке — самая ненастоящая.
Медленно взгляд скользнул от чёрно-белого изображения к полупустому стакану с водой. Грудь задрожала от рваного вдоха, и пришлось прикрыть глаза, чтобы успокоиться. Палец наощупь очертил край блюдца, на котором покоилась добрая пригоршня таблеток.
Когда силы открыть глаза всё же появились, первое, что получилось разглядеть — задорная улыбка темноволосого парня. И память сразу же подкинула воспоминание.
Лиза вдруг очень чётко увидела саму себя, почти лежавшую на свежем ещё холме, рыдавшую в голос и зарывавшую пальцы в холодный песок. Свежие алые гвоздики валялись рядом, размётанные в стороны из-за рваных судорожных движений.
Когда Юрку хоронили, она была в коме; до сих пор в памяти слишком ярко всплывали лицо отца, которому выпала незавидна доля сообщить страшную весть, и могильный крест с табличкой, на которой расстояние меж двух дат — непростительно мало. Лизе казалось, что теперь она обязана жить за двоих, да вот ведь штука — даже это получалось у неё из рук вон плохо. По швам трещало всё.
Тоска по Артуру придавливала, словно бетонная плита. Он уехал, а ей осталось лишь вспоминать и ощущать невыносимую вину. За то, что дала заведомо бесплодный шанс; за то, что лгала; за то, что не сумела отблагодарить в полной мере, ведь именно Артур так вовремя протянул руку, ведь, если бы не он, кто знает, что бы с ней стало. Она отплатила ему самой ценной монетой, которая только могла существовать — самой собой. И всё равно навсегда осталась в долгу.
Навалившись виском на стену, Лиза прикрыла глаза.
Витя появился в её жизни вновь слишком внезапно, слишком неожиданно; появился, чтобы сломать привычный жизненный уклад и всё перевернуть с ног на голову. Совсем как в восемьдесят седьмом, когда всё, что их объединяло — один класс. И теперь он снова оказался слишком близко, и Лиза не страшилась вновь наломать дров, потому что понимала слишком чётко — без него её жизнь никогда не станет настоящей. Первая любовь оказалась слишком сильной.
Она оказалась единственной.
Стоило забыться хотя бы на несколько минут, и память уносила в погружённый в полумрак гостиничный номер, где в воздухе витал невыносимый жар разгорячённых тел. Именно та ночь дала Лизе окончательно понять, что в её жизни не имелось места другому мужчине. Витя забрал всё, и винить его попросту смешно.
