class="v">Ребёнок на оконной раме,
В печь смотрит умными глазами,
И сдавленно бормочет смех.
В подвале от коптилки свет.
Мертвец рукой малюет что-то.
Молчанье разрушает шёпот.
Все, вроде, спят, и страха нет.
Тлен
Звонят колокола над миром к ночи,
И силуэты птичьих стай видны с земли,
Что в небе покружив, скрываются вдали,
Как пилигримы, вытянувшись в строчку.
Я им завидую. О них мечтаю.
И вечером, идя сквозь сумеречный сад,
Я сил не нахожу, чтоб оторвать свой взгляд,
И бега времени не замечаю…
Как ток, по мне прошло, дыханье тлена.
И жалобы скворца, застрявшего в ветвях.
Вот виноград набрал в цветении размах,
И смертный страх стихает постепенно.
Прильнувши к полусгнившему колодцу,
Там розы лепесток о брёвна трётся.
Зима
Холодом сковано белое поле.
Стужа коснулась пространства небес.
Даже охотники бросили лес.
Но над прудом галки носятся вволю.
Звон колокольчика где-то далёко.
В кронах ночлег обрела тишина.
По небу серая бродит луна.
В избах огни светят слабо и блёкло.
Зверь издыхает у края опушки.
Кровью он залит, совсем изнемог.
Слышен призывный охотничий рог.
Вороны кровью пьяны на пирушке.
«В окружении женщин подтянуто горд…»
В окружении женщин подтянуто горд,
но улыбка крива, как гримаса.
А тревожными днями ты полностью стёрт, —
это видит засохшая астра.
Словно тело твоё, – золотой виноград
на холме наливается, зреет.
Косы в поле патетикой ритма звенят.
Пруд зеркальный блестит озорнее.
И по красным, разлапистым листьям кустов
капли росные катят забавно.
Дева чёрная, как от тяжёлых оков,
задохнулась в объятиях мавра.
Музыка в саду
Мирабель
Фонтан поёт, и белых облаков,
На синем небе разгулялась стая.
И окунаясь в праздность вечеров,
Гуляют люди, скуку коротая.
Уж белый мрамор стал совсем седым,
Вдаль острым клином улетают птицы.
И мёртвый Фавн увидит: словно дым
Исчезла тень, чтоб в тишине укрыться.
С деревьев старых падает листва,
Влетая в окна со всего размаха.
А на стенах, как капли волшебства,
Танцуют блики призраками страха.
Вот, Белый гость переступил порог,
К нему собака бросилась навстречу.
Погасла лампа. Подведён итог.
И звук сонаты обозначил вечер.
Гродек
Нынче вечер окрашен в цвета вечернего леса.
Ежедневно с вершины разносится вспышками злато,
При озёрной голубизне и ненасытности солнца,
С жадностью катит вперёд торопливая ночь.
Солдат, умирающий горько и дико, издал
Вопль, что идёт из его окровавленной глотки.
Только где-то вдали мирно пасётся стадо.
За облаком красным Бог наблюдает сердито.
Яркая кровь заката разлита по лунной прохладе.
Провалены улицы в чёрную бездну пространства.
Звёздная ночь плавно ныряет в золото веток.
Ветер шагает тенями по молчаливой роще,
Приветствуя души героев чёрным своим итогом.
Звуки трубы влились в осени жёлтую флейту.
О, гордость печали! Тебя на алтарь бы железный!
Горячее пламя души насыщено властною болью.
Вдали
Собрали урожай зерна и винограда,
И деревушка спит в осенней тишине.
Стук молота о наковальню, как награда,
Приносит ветер смех, что плещется в окне.
Ребёнку белому охапкой дарят астры,
Что распускаются душисто у оград.
И с тем, что все мертвы, давно уже согласны.
Лучами в темноте взорвался старый сад.
В пруду всего одна лишь золотая рыбка.
На всё таращится со страхом чей-то взгляд.
Окон коснулся ветр, изысканный и гибкий,
Он предлагает звук на свой, органный, лад.
Мерцание звезды мечту смешало с тайной,
И вдаль глядят глаза, – там тучи все в гряде.
И в серой скорби мать, в тоске необычайной,
И темень утонула в чёрной резеде.
Человеческая скорбь
Часы перед заходом били пять,
И ужас у людей застыл во взгляде.
Деревьев голых шум остался сзади.
Лик смерти у окон устал стоять.
Возможно ль время нам остановить?
Ночных видений проплывают лица.
На пристани монашек вереницы,
В такт пароходам убавляют прыть.
Вдруг слышится мышей летучих крик.
Гробы сбивают тут же, на полянке.
В развилине лежат людей останки.
Тень сумасшедшего явила лик.
В осеннем небе стынет синий луч.
Во сне влюблённые сплелись телами.
На звёздах ангелы плывут ночами.
Впотьмах виски людей белее туч.
Перевод с немецкого Л. Бердичевского
Из польской поэзии
Александр Навроцкий
Цецилия
Святая Цецилия, дева трав засохших,
лёт вольных птиц, запах моря и хлеба,
бедрами будишь в эфебах мужчин,
одна, как алтарь в разодранном небе.
Сон мой бессонный, хоралы души
на июльской меже, куда так спешишь?
В святость стремишься сбежать от любви
иль серость жизни тебя всполошила?
Песчаная тишь пеленает шаги,
жаждешь любви, но Богу поручена.
Он в пекло при жизни ввергнет тебя,
подарит колье из терновых колючек.
Когда содрогнешься, не станет заслоной,
не источит из камня крови,
путь не украсит, не сменит доли,
лишь лик твой замкнет в икону.
Святая Цецилия, к руинам храма
пришла ты за правдой –
