— Подождите!
Шарп корчился от боли, пытаясь сесть повыше.
— Вы спрашивали об инквизиторе, доктор?
— Я сделал это, señor.
— И?
Доктор пожал плечами.
— Его дом в Витории. Было время, когда у его семьи была земля по всей Испании, но теперь… — Он пожал плечами и поднял свой маленький ридикюль. — Витория — это все, что знают наши священники. Вы простите меня, майор?
Оставшись один, Шарп сел на краю кровати. Он чувствовал головокружение. Он задавался вопросом, насколько сильным был удар по голове. Она все еще пульсировала, и шишка была с куриное яйцо. Он беззлобно выругался. Дождь лил.
Он надел льняную рубашку, которую носил с тех пор, как Элен дала ее ему в Саламанке. На воротнике была свежая кровь.
Он надел французские кавалерийские штаны, который забрал у ее брата. Дыра на нагрудном клапане была проделана палашом Шарпа. Дыру зашили, но он все еще мог видеть, как он поворачивал широкое лезвие, когда Леру упал.
Боль в голове усилилась, когда он наклонился, натягивая большие французские кавалерийские сапоги. В сапогах он почувствовал себя лучше. Он встал и широко расставил ноги. Ноги стояли прочно. На левом бедре был обширный черный синяк.
В куртке он почувствовал себя совсем хорошо. Он застегнул ее сверху донизу, заставив свои перевязанные руки проделать эту трудную работу. Пальцы левой руки не были забинтованы, поэтому он взял палаш левой рукой. Пряжки бренчали, когда он застегивал их. У него не было кивера. У него ничего не было теперь, кроме одежды на нем и палаша на боку. У него не было ни плаща, ни бритвы, ни коробки трута, ни подзорной трубы. У него была тайна, которая могла принести победу Франции, — тайна, которую он должен раскрыть Веллингтону.
— Что вы делаете? — Консуэла, девушка с бельмом, стоял в дверном проеме.
— Я ухожу.
— Вы не можете! Вы слабы как котенок! Ложитесь! На кровать!
Он упрямо покачал головой.
— Я иду.
Они попытались остановить его — целая стая женщин у подножья лестницы, которые кричали на него и размахивали руками, как монахини в женском монастыре. Он поблагодарил их, осторожно протолкался сквозь них и вышел во двор. Двор был засыпан деревянной стружкой. Дождь холодил его лиц.
— Вы не должны уходить!
— Я должен идти.
У него не было коня, значит, ему придется идти. Поначалу идти было трудно, его ушибленные мышцы не позволяли широко шагать. Он пересекал большую площадь, все еще носящую следы взрывов французских снарядов, мимо собора, который был спасен от огня, и горожане молча наблюдали за ним. Он выглядел очень странно — солдат с разбитой головой, с ввалившимися черными глазами, который двигался с трудом, как человек, идущий на смерть. Он был небрит, и даже подумал было остановиться возле одного из парикмахеров, которые ждали клиентов со стульями прямо на улице, затем вспомнил, что у него нет денег.
Он пересек Арлазон, глядя на воду, рябую от капель дождя, чувствуя, что холодная вода уже пропитала его мундир.
— Señor! Señor!
Он обернулся. Консуэла, полуслепая девушка, бежала за ним. Он остановился.
Она ему протянула сверток в замасленной газете.
— Если вы должны идти, майор, возьмите это.
— Что это?
— Холодный цыпленок. Сыр. — Она улыбнулась. — Vaya con Dios!
Он поцеловал ее в щеку.
— Спасибо, Консуэла. — Он шел на восток по Главной дороге, вслед за французской армией, которой предстоял долгий путь на войну.
Он остановился днем в саду. Съел половину цыпленка и завернул остальное в газету. Потом, чувствуя боль в каждой мышце, пошел к ручью, протекавшему в высокой траве. Он встал на колени на краю.
Он использовал пальцы левой руки, чтобы снять бинт с правой. Бинт с трудом отходил, от последнего рывка руку словно охватило огнем, когда он сорвал корку с раны. Он зашипел от внезапной боли и сунул руку в воду.
Он сгибал и разгибал пальцы. Смотрел, как кровь потекла тонкой красной струйкой вниз по течению. Он расставил пальцы шире, чтобы вода обмыла рану, затем снял повязку с раны, сделанной ножом. Рана была на тыльной стороне левой руки. Из этой раны тоже кровь потекла в воду. Он держал руки в ручье, пока они не онемели.
Он размотал повязку на голове и опустил голову в воду, задержав дыхание, позволив потоку течь сквозь волосы. Он напился. Вытащил голову из воды, резко откинув влажные волосы назад, и увидел всадников.
Он сидел тихо, по-прежнему на четвереньках. Всадники ехали по Главной дороге, горбясь под мокрыми от дождя плащами. Это были партизаны, и они ехали воевать. Шарп видел пробки, вставленные в дула мушкетов, видел тряпки, обернутые вокруг замков, видел сабли, торчащие из-под мокрых плащей.
Может быть, он позвал бы их на помощь, попросил бы коня, но он этого не сделал. Мужчины на расстоянии в пятьдесят ярдов были хорошо видны за стволами кривых чахлых яблонь, и Шарп видел их вожака. Он видел черную бороду, которая закрывала лицо до самых глаз, видел широкое лезвие секиры на плече. Это был El Matarife. Шарп замер неподвижно, пока они не проехали, потом осторожно распрямил корпус, не вставая на ноги.
El Matarife следовал за французами, надеясь быть там, где армии встретятся, и El Matarife был теперь между Шарпом и его целью.
Он сидел у ручья, и дождь лил на него, покуда он соображал, что делать. Он может только продолжать, решил он, и когда он подождал достаточно долго, чтобы партизаны исчезли из поля зрения, он встал, застонав от боли, и возвратился на размытую дорогу.
Он шел. Он был один на дороге. В полях по обе стороны все еще были видны следы, оставленные французской армией. Шарп шел по растоптанным посевам ржи и пшеницы, потому что они давали более надежную опору ногам, чем грязь на дороге.
Он проходил небольшие деревни, всегда проверяя сначала, что никакие всадники не задержались в таверне. В сумерках он оказался посреди широкой равнины — ни зданий, ни всадников не видно, только мокрая от дождя дорога тянется перед ним в темноту на востоке. Дождь мешал разглядеть горы, которые, он знал это, должны быть на горизонте.
Он искал убежище, надеясь найти ферму или, по крайней мере, кустарник, чтобы укрыться от дождя. Но не было ничего. Он шел дальше, пытаясь заставить себя двигаться в темпе быстрого марша стрелков, убеждая себя, что если не замечать боли, она уйдет. Ноги натерло сапогами, дождь заливал ему глаза.
Он услышал стук копыт, обернулся и увидел единственного всадника в ста ярдах позади него. Он проклинал себя за то, что не посмотрел раньше, хотя ему все равно негде было укрыться на этой голой земле, даже если бы он был предупрежден на десять минут раньше. Возможно, подумал он, это просто фермер по пути домой, но лошадь была больше и куда сильнее, чем фермерский конек. Шарп подозревал, что это один из людей El Matarife, по какой-то причине отставший.
