пожала плечами:
– Что же… У вас есть время подумать. Если не найдете решения лучше, вы знаете, где меня искать.
Глава 5
Бенджамин Силбер любил свою семью. Очень, по-настоящему, и потому все было так сложно. Он любил леди Кессиди, хотя порой невыносимо хотелось сказать ей, что чудодейственными маслами от головной боли пустоту душевную не излечить. Он любил Матильду и знал, что в глубине души она просто боится людей. Он очень любил Дженни, которую порой стоило бы спускать с небес на землю и щелкать по носу. И он любил кузину Флоренс и переживал, как это наивное дитя сможет выжить в сложном, жестоком мире за пределами дома Силберов и пансиона.
И отца он тоже любил: за долгие годы взаимного молчания увидел в нем кого-то большего, чем еще одного закостеневшего, циничного богача из историй мистера Чарльза.
Поэтому, когда все случилось, когда малышка Флоренс натворила дел – Бенджамин не верил, что она могла бы убить кого-то намеренно, она даже ос, утонувших в варенье, и тех жалела! – и особняк Силберов накрыло тревожное, тягостное, чреватое бурей молчание, Бенджамин поступил так же, как делал раньше.
Он сбежал из дома.
Три года назад, когда его выставили из Колледжа Святого Льюиса за нарушение дисциплины, он тоже сбежал. Начал делать все то, чего ожидал – в чем обвинял – его отец. Предался порокам. Пороки оказались скучными, после них болела голова, но этот опыт, короткое и увлекательное путешествие по темной стороне человеческой жизни, заставил Бенджамина Силбера остыть. А еще он принес некоторое количество полезных, пусть и не совсем приличных для юноши его круга знакомств. И сейчас эти знакомства оказались кстати.
Вряд ли он один мог как-то помочь Флоренс. Но он мог помочь себе и на время уйти из дома, чтобы не видеть, как его любимая семья старательно делает вид, что ничего не случилось.
Вернулся Бенджамин через неделю, поздно ночью, когда все уже легли спать. В середине октября ночи были холодными, а он, как назло, ушел без теплого шарфа, в слишком легком костюме и даже не взял с собой зонт. Пока он поднимался в темноте по лестнице, с волос капала вода.
В комнате, конечно, оказалось лишь самую малость теплее, чем на улице: отец, видимо, велел не растапливать камин, раз Бенджамин предпочитал жить где-то в другом доме.
Он зажег свечи и устало сел на заправленную горничными постель.
И тут же упал на нее, раскинув руки.
В комнате пахло лавандой и воском.
В мокрой одежде было холодно – стоило переодеться, чтобы не простыть. Он успел расстегнуть жилет и развязать ворот рубашки, когда в дверь постучали – очень неуверенно и тихо, Бенджамину сначала показалось, что это ветка ударила в окно. Но стук повторился – настойчивее и смелее. Пришлось подойти и открыть дверь.
В темном коридоре стояли его сестры – с волосами, убранными для сна в косы, в ночных рубашках, с шалями на плечах. Обе напуганные и бледные, у Дженни – темные круги под глазами, хотя в полумраке, конечно, чего только не покажется.
– Не нужно ли вам спать, юные леди? – сердито спросил Бенджамин.
Сестры переглянулись. Матильда пихнула Дженни локтем в бок.
– Кое-кто хотел что-то тебе рассказать, дорогой братец, – сказала она таким тоном, что Дженни, если та и хотела сбежать, было уже не отвертеться.
– А до утра это не подождет?
– Она третью ночь не спит. – В тихом голосе Матильды звучало ехидство. – Так рвется с тобой поговорить.
Очень хотелось сменить одежду – ту, которая пропахла потом, табаком и вином и еще много чем, а после промокла под осенним дождем. Но во взгляде Дженни было что-то такое, что Бенджамин подумал: четверть часа он еще потерпит – и распахнул дверь пошире.
Дженни выглядела так же, как в детстве, когда утащила у матушки хрустальные баночки с дорогими духами и случайно разлила их, балуясь в саду. Она тогда не растерялась и просто вернула все на место, только тщательно вымыла руки, чтобы от пальцев не пахло жасмином и амброй. Леди Кессиди подумала на свою горничную, и только тогда Дженни, которой эта горничная позволяла перебирать матушкины украшения, примерять шляпки и таскать в комнату пирожные, испугалась. Она, конечно, волновалась не о ком-то, только о себе самой, но Бенджамин смог прокинуть мостик между сестрой и леди Кессиди и уладить все.
– Что ты еще натворила? – спросил он у Дженни.
Может, это и правда была игра света, но казалось, ее всегда прекрасное личико выглядит изможденным: нос заострился, щеки запали, глаза нехорошо блестели, а еще Дженни шмыгала носом, словно готовилась заплакать. Матильда молчала, ожидая, что сестра заговорит сама.
– У Флоренс… была баночка с таблетками, – сказала Дженни хрипло.
Бенджамин осмотрелся: графин для воды сейчас стоял пустым.
Предлагать сестре вина, которое он захватил с собой оттуда, где провел последние два дня, не стоило.
– Была, – согласился Бенджамин.
Дженни помолчала, раскачиваясь, как безумный призрак, а потом схватила его за руку и выпалила:
– Только ты не подумай, я не виновата! Я не думала, что случится что-то плохое!
И тут Бенджамин испугался по-настоящему.
– Сядь, – велел он и резко потянул сестру к краю кровати.
Она послушно села, а он опустился на корточки напротив.
– Что ты сделала?
– Я…
Ее глаза забегали. Когда Дженни посмотрела на Матильду, взгляд стал просящим. Умоляющим. Матильда покачала головой и сжала губы.
Пальцы Дженни вцепились в покрывало. Она зажмурилась, как ребенок, который на спор пообещал пойти в темную комнату и собирается с силами на ее пороге, а потом, резко выдохнув, заговорила быстро-быстро:
– Он сказал, что вреда не будет, и велел мне подменить таблетки. Сказал, врач дал ей не то лекарство, он новый, он ошибся! Я не знала, правда! – Она всхлипнула и вытерла слезы рукавом. – Я не думала, что получится… вот так! Вдруг это случилось, потому что… Бенджи, ты же поможешь мне?!
В первый момент Бенджамин хотел ее ударить. Вывернуть руку до боли и отволочь за волосы к отцу. Это было бы недостойно: девочек не бьют, никогда, даже за самые ужасные поступки. Поэтому он просто схватил Дженни за запястья – ледяные и скользкие от слез – и крепко сжал их.
Кажется, ее это отрезвило.
– Глубокий вдох, – сказал он, наверное, самому себе. – И выдох.
Дышала Дженни хрипло, а еще на нее напала икота – и это было так жалко, что ярость схлынула.
– Какие таблетки ты подменила? – спросил Бенджамин тихо.
Хотя и так понял.
– У Флоренс у зеркала стояли. Помнишь, к нам приходил врач незадолго до ее помолвки?
Вдох. Выдох.
– Да, помню. У Флоренс случались приступы вроде обмороков, поэтому…
– Все говорят, что она свихнулась! И убила мужа, потому что она сумасшедшая! – яростно перебила его Дженни, словно оправдывалась, и добавила тише: – Она и так была странная всегда. Подняла шум на званом ужине, помнишь? Когда лорд Маккензи сказал ей, кто она такая.
– Лорд Маккензи был крайне груб. Наговори он тебе подобных мерзостей, ты бы тоже расплакалась. – Бенджамин посмотрел в лицо сестры, но в глазах Дженни не было сожаления о сказанном – только страх.
– Говорят, что она заразилась безумием от матери, – прошептала она. – И я подумала: а что, если пилюли его сдерживали? А я по глупости…
Дженни колотило. Она замолчала, кусая губы. Пришлось снова сжать ее запястья, холодные как лед. По крайней мере, подумал Бенджамин, по крайней мере, она понимала, что поступила плохо. Очень плохо.
– Дженни. – Бенджамин увидел, как ее глаза расширились от ужаса. – Есть здесь связь со смертью лорда Найтингейла или нет, ты поступила отвратительно. И все настолько серьезно, что за это могут посадить в тюрьму. Кто подговорил тебя?
Он поднялся и положил руки ей на плечи. Дженни, удивленная и зареванная, смотрела на него круглыми глазами, пустыми как у куклы, и открывала рот. Наверное, она ждала чего-то другого. Что Бенджамин ее пожалеет. Или сразу успокоит, мол, связи и правда нет, просто их кузина оказалась злой колдуньей. Или за ручку отведет к отцу, как сделал в детстве, и скажет, что она не виновата, она не думала, она не…
Но Бенджамин лишь смотрел на сестру и ждал, а когда она снова захныкала, легонько встряхнул за плечи – голова Дженни мотнулась из стороны в сторону.
– Кто. Тебя. Подговорил?
– Отец… – сказала она заплетающимся языком, и сердце упало. – Отец Сэмюэль.
– Что?
Бенджамин не поверил своим ушам. Матильда тоже – вопрос они задали вместе. Видимо, ей сестра не рассказала всех подробностей.
Дженни моргнула – опять по-кукольному. Она всегда так делала, когда ее в чем-то обвиняли. Обвинения злили ее, заставляли выкручиваться
