Принимая во внимание происхождение Егора и окружение на службе, этот выбор выглядит вполне естественным. К тому же крестьянский паренек, который с ходу демонстрирует прекрасные способности к учебе, энергию и стремление продвинуться в своей карьере, довольно быстро преуспел на новом поприще: его выдвинули на работу в районный комитет комсомола.
Мышеловка щелкнула еще раз.
В процессе дальнейшего продвижения по службе Егор, ничуть того не желая, был завербован НКВД. Теперь он попал в мышеловку окончательно и бесповоротно. В качестве агента НКВД (всегда под давлением этой организации) он предает самых симпатичных и близких ему людей, первым из которых становится его начальник, «коммунист с человеческим лицом» Заруба. Сделавшись винтиком налаженного механизма, Егор Азевич начинает активно участвовать в процессе коллективизации своего района. Перед читателем разворачивается подлинная летопись коллективизации, особенно ценная тем, что в роли летописца выступает не некий объективный «хроникер», а самый что ни на есть активный участник событий — рассказ часто ведется от его лица.
Уже к началу войны автор рисует своего героя совершенно иначе, чем в начале повествования, — теперь это закостеневший, но успешный бюрократ, законченный продукт создавшей его системы.
Читатель, который впервые познакомился с романом «Стужа» по изданию 1993 года, наверняка, заметил короткий эпиграф на титульном листе, словно бы списанный с могильного памятника или придорожного монумента:
ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНЫ ГЕРОИ-ПАТРИОТЫ СОВЕТСКОЙ РОДИНЫ
Майор Желудов
Солдат Красной Армии Кривошеин К. С.
Партизан Холодуха С.
Партизан Штрук С. Й.
Партизан Патюра А. Г.
Партизан Азевич Е. И.
ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ!
В шестом томе собрания сочинений Быкова этого эпиграфа нет. Отсутствует он и во всех авторизованных переводах романа. Почему же автор решил его снять, несмотря на всю важность подобной финальной точки?
Думается, именно потому, что это была точка, хоть и предпосланная произведению. По зрелом ли размышлении или повинуясь художественной интуиции, писатель от нее отказался, предоставив читателю самому додумать судьбу своего героя. Что может статься с Егором Азевичем? После всего пережитого Азевич-советский бюрократ уже убит в герое «Стужи». Таким образом, вариантов остается немного. Если новый Егор Азевич, с возродившимся сознанием принадлежности к угнетенному народу, и выживет, скажем, к 1946 году, то его и таких, как он, система или уничтожит физически ГУЛАГом, или опять «перевоспитает», как сделала это в его молодые годы.
В начале романа Быков бросает читателя в самую гущу событий — мы находим Егора в белорусском лесу, рядом с неизвестным трупом. Это уже мертвое тело принадлежало бывшему довоенному начальнику и соратнику Азевича по партийной работе — прокурору района Городилову. Оба они, Городилов и Азевич, оказались последними уцелевшими из небольшого партизанского отряда, действовавшего на территории района в первые пять месяцев войны. Особенностью этого отряда было то, что он состоял только из коммунистов и комсомольцев, а также то, что у его личного состава сложились крайне напряженные, даже враждебные отношения с местным населением. Поначалу эту ситуацию трудно понять: ведь и партизаны, и местные — земляки. Однако постепенно, через воспоминания и раздумья героя «Стужи», загадка мало-помалу раскрывается. Дело в коллективизации, о которой никто не забыл и забыть не в силах. Когда Егор Азевич впервые встречается с земляком, бывшим солдатом Красной армии, который собирается донести на него немцам, его первая реакция — возмущение и гнев человека, который рассчитывал на помощь солдата, а не на предательство со стороны «своего». Позже, однако, Азевич осознает, что немалое число людей предпочитает немцев большевикам хотя бы за то, что в начале войны немцы все же оставляли крестьянам какую-то часть их продукции, а большевики забирали последнее. С пониманием этого факта возмущение и гнев Азевича утихают.
Повествование в «Стуже» ведется в основном от третьего лица, но нередко, как мы уже говорили, переходит к первому лицу, Егору Азевичу. Роман написан методом инверсии, и наиболее значимые эпизоды в нем относятся к прошлому времени. Настоящее объявляет себя редко и приходит только в те моменты, когда Азевич думает о прошлом. Благодаря такому построению сюжета всезнающий повествователь выступает в роли свидетеля событий, который не только утверждает, но и подтверждает чувства и побуждения всех героев романа. В то же время подобный способ организации материала создает экспрессивную дистанцию между повествователем и его персонажами. Остраняющие слова и фразы повествования, такие как «что-то», «казалось», «типа» и им подобные, способствуют художественным и техническим приемам, устанавливающим дистанцию между разными повествователями. В то же время слова и фразы типа «он думал», «он согласился» отделяют повествователя от третьего и от первого лица от героев романа. Подобный прием часто употребляется для того, чтобы отразить иронию момента. Однако читатель будет напрасно искать следы авторской иронии в романе, где повествователь служит главным образом в качестве гида для читателя. Повествователь берет читателя за руку и вводит его в мир жителей Беларуси, большинство которых, как и Азевич, обитают словно в тумане. Читатель направляется этим всезнающим гидом настолько тактично и осторожно, что у нас возникает ощущение, будто мы участники описываемых событий. Автор дает читателю возможность «наблюдать», какой была жизнь в Беларуси до и после коллективизации, а также в первый год войны. Общий тон невовлеченности в действие повествователя прекрасно сбалансирован в романе погружением в него читателя. Быков позволяет не только выявиться подсознанию своих героев в интерпретации тех или иных событий, но и уступает этой интерпретации первое место в повествовании.
Постепенно реализуя этот процесс, автор отставляет заключения на задний план, выводя на передний Азевича, который после тяжелых раздумий «самостоятельно» приходит к болезненным для себя откровениям. Большая часть вопросов, казавшихся в начале романа риторическими (и среди них — вечное быковское «за что?»), к концу «Стужи» находят ответ во внутренних монологах Егора Азевича.
Композиция романа продумана до чрезвычайной точности. Один из важнейших и безотказно действующих приемов — ретроспективная вспышка памяти главного героя, скрепленная голосом повествователя и его комментариями. Это может быть эпизод разной длины — от абзаца до нескольких страниц. Эти вспышки возникают в памяти Азевича не в хронологическом порядке. Однако у читателя не возникает ни малейшего сомнения в том, когда и что происходит. Все события и сцены прозрачно-визуальны: перед читателем словно прокручивается фильм, снятый прекрасным оператором. Причем камера — вот оно, мастерство! — в самый напряженный момент вдруг переводится на что-то другое, например на природу. Восприятие читателя получает необходимую разрядку — чтобы потом с новой силой сосредоточиться на герое и на событиях романа. Мастерство писателя проявляется и в линейных, а посему едва заметных переходах между эпизодами «Стужи». Композиция романа выстроена таким образом, что кажется, словно любой момент прошлого естественным образом принадлежит настоящему.
Как мы уже не раз отмечали, природа играет важнейшую роль во всех без исключения произведениях Василя Быкова. Как правило, она выполняет два типа функций. Если действие происходит на поле брани вне Беларуси, герои Быкова с нежностью вспоминают красоту и прелести родной природы. В таких случаях она выполняет умиротворяющую роль, часто являясь в форме приятного сна, радостной приметы или хорошего предчувствия. Как правило, это происходит или накануне смертельного боя, или в короткую передышку между тяжестями солдатских будней. Совершенно другая, более разносторонняя функция родной природы проявляется, когда действие происходит на территории Беларуси. В этих случаях природа может быть как прекрасной, гармоничной и дружелюбной по отношению к героям, так и жесткой, беспощадной, а порой и убийственной. Интересно отметить, что в большинстве работ Быкова более позднего периода (исключение — «Круглянский мост», 1969) присутствует постоянная тема или мотив недружелюбной природы. Так, во многих работах 1980-х, среди которых «Знак беды» (1984), «Обелиск» (1986), «Облава» (1989), как и в произведениях 1990–2000-х годов (имеется в виду послечернобыльское время), природа воздействует на личную судьбу человека исключительно в негативном плане. Быков словно насылает на своих героев ангелов гнева из Ветхого Завета, не щадящих ни праведных, ни грешных. По древнему верованию, которое перешло в белорусский фольклор, Господь создал и посылает на землю сонмища этих созданий в отмщение за надругательство над природой и за человеческие грехи.
