Очень странно, подумал Стах. Рудзевич никогда не жаловался на здоровье…
Все, прочь отсюда, прочь! Разбираться в причине смерти ксендза не его дело. Стах выбежал наружу, обошел здание кругом и зашел в костел, как и полагалось, с центрального входа. И конечно же, он не был пуст – четыре бабки в больших годах торчали на скамейках как огородные пугала с молитвенниками в руках. Они не обратили на него никакого внимания, сидели и что-то шептали блеклыми старческими губами.
Потихоньку приблизившись к одной из бутафорских колонн (идея неуемного ксендза, который хотел таким образом придать помещению хоть какое-то подобие настоящего костела), Стах нагнулся, вынуд фиксирующий штырек и потянул на себя квадратный башмак, на котором стоял гладкий деревянный столб, обточенный в городе на большом токарном станке.
Внутри башмака было углубление, где и лежали баксы, монеты, украденные в музее и несколько золотых и серебряных изделий – память об отце и его похождениях на ниве кладоискательства. Стах продал эти вещицы даже во время жесточайшей нужды.
Вернув башмак на место, Стах с настороженностью покосился на старух и покинул здание.
Уже по дороге домой его вдруг посетила одна очевидная мысль – а что если Черный Человек жив и теперь убирает всех, кто причастен к событиям у Трех Могил? Или кто-то другой, из его компании, если иностранец все-таки остался лежать погребенный под завалом. Вполне возможно. Но если он не ошибается, то и над ним нависла смертельная опасность. Ведь ему многое известно.
Стах похолодел. Прав был Жулинский, подумал он, тысячу раз прав! Но только в том, что ему нужно срочно бежать из поселка. Попасть в руки ментов – это еще полбеды. А вот если за ним придут люди Черного Человека, тогда лучше сразу застрелиться. Стах боялся страшного иностранца даже мертвого, лежавшего под землей на глубине пять-десять метров; а может, и больше.
Мать уже легла в постель. Она засыпала по крестьянской привычке рано, зато вставала с первыми петухами. Стах не стал ее будить (чтобы мать не стала голосить, как на похоронах, узнав о его намерении), хотя был уверен, что она слышит его шаги. Но так как сегодня он был почти трезв, – вернее, уже отрезвел – то мать не поднялась, чтобы устроить ему очередную выволочку. Она угадывала, в каком он пришел состоянии, по походке.
Быстро собрав сумку с самыми необходимыми вещами, Стах черкнул матери несколько слов – мол, не волнуйся, все в порядке, еду на заработки в Нефтеюганск (он написал название совсем незнакомого ему города, которое почему-то всплыло в голове само по себе) – и покинул родной дом. Коповский уже точно знал, что в поселок он не вернется никогда…
Его взяли элементарно.
Стах надеялся добраться до города на «волжанке». Так было безопасней. Во-первых, никто в поселке не видел машины, потому что они спрятали ее в старом овине, который остался стоять на земельном отводе родственников Анджея, уехавших за кордон.
А во-вторых, и самого Ендруся не было дома, лежал в психбольнице, поэтому не нужно будет перед ним отчитываться, зачем он берет машину, куда едет и почему.
Дом был продан на слом (его разобрали и куда-то увезли), а овин – уродливое приземистое сооружение, плетенное из хвороста и крытое тростником – остался стоять на месте. Он был никому не нужен. Даже семье Анджея, пользующейся огородом своих родичей.
Коповский разбросал солому, которой была прикрыта «волжанка», и руками вытолкал ее на просеку, начинающуюся за огородами, – чтобы не производить лишнего шума. Вот тут-то все и случилось.
Несколько черных теней метнулись к нему со всех сторон, и не успел Коповский сказать «ах!», как ему на руки надели наручники, заклеили рот скотчем, обшарили все карманы и запихнули в багажник «волжанки». Это было настолько страшно, что Стах даже не пискнул. Он просто помертвел.
Коповский пришел в себя лишь тогда, когда услышал чей-то знакомый голос:
– Все, свою часть работы я сделал. Он купился, как последний фраер…
В ночной тишине раздался довольный смешок.
Червиньский!? Мент поганый, сдал меня со всеми потрохами, с яростью подумал Стах. Но кому? Это вопрос… Впрочем, какая разница? Все равно каюк.
Значит, Жулинский с ним в паре… С подходцем работает, старый мерзавец. Вот сука! Знал бы, убил.
На этот раз я уже точно не спрыгну на ходу, обречено решил Стах. Это и к бабке не ходи. И сразу же вспомнил мертвого Рудзевича. Наверное, и тот хмырь в кепке здесь, базарит с Червиньским.
Стах как-то сразу успокоился – от полной безысходности – и вслушался в разговор.
– Тебе еще нужно отчитаться, – сказал кто-то строго. – Начальству ситуация пока не совсем понятна.
– Доложите, что мне нужно где-то дня два-три. Уже кое-что проясняется, но я должен еще раз побывать на том месте и снова поговорить с ментами из райотдела.
– Хорошо, доложу. Всех благ…
«Волжанка» зачихала изношенным мотором и покатила вперед, подпрыгивая, как горный козел, на каждой кочке, потому что амортизаторы уже давно пришли в негодность. Стах лишь мычал сквозь стиснутые зубы, катаясь туда-сюда по пыльному грохочущему ящику.
Но вот машина остановилась, и багажник открылся. Стаха выдернули наружу, как сказочный дед репку, и сняли клейкую ленты – наверное, чтобы ему легче было дышать. Он быстро осмотрелся. Вокруг шумели лесные заросли. Сколько хочешь, кричи, никто не услышит…
– Копай…
С него сняли наручники и сунули в руку лопату.
– Здесь… – указали место.
– Могилу себе? – стараясь быть как можно спокойней, спросил Стах.
– Нет, ямки для посадки деревьев.
Окружающие его парни негромко рассмеялись. Весельчаки, мать вашу!… – в отчаянии подумал Стах. Но виду не показал, что от смертного ужаса он едва стоит на ногах.
– Спасибо, что не оставите меня без погребения, – сказал он с притянутой за уши иронией и вогнал лопату в землю. – На том свете вам это зачтется.
– Козырный мужик, – сказал кто-то очень тихо, шепотом, как показалось Стаху, с уважением. – Я бы так не смог…
– Когда-нибудь проверишь в натуре.
– Типун тебе на язык!
Парни снова заржали.
Козлы! Сволочи…
Автомат бы сейчас…
А может, дать по башке лопатой тому, что стоит поближе, и на хода? Лес близко, в двух шагах. Как же, такие они дураки, чтобы дать ему даже малейший шанс. Вон, двое верзил фонариками светят прямо ему в лицо и держат пистолеты наготове. Да и стреляют они, наверное, будь здоров. Битые парни, профи.
– Ну-ка, погоди! – вдруг раздался резкий голос худощавого невысокого мужчины, стоящего немного в стороне.
Что главный тут он, Стах определил сразу. Этот человек разговаривал с Червиньским, и ему все повиновались беспрекословно.
Худощавый подошел к Стаху вплотную и снял с Коповского оберег с изображение креста из роз, который оставил ему отец. Он посветил на серебряный медальон фонариком… и вдруг резко отшатнулся.
– Простите, ради Бога, меня не предупредили, – сказал он дрожащим от напряжения голосом, возвращая оберег. – Едва не случилось непоправимое. Я даже не мог предположить, что вы посвященный. Почему вы не открылись нам сразу?
Стаха заклинило. Он машинально, как сомнамбула, забрал из рук худощавого свой оберег и вернул его на место. Мысли метались в голове, словно рыбья мелюзга, попавшая в сети. Наконец голос у него прорезался, и Коповский деревянным голосом ответил – первое, что пришло ему на ум.
– Я не знал, кто вы такие.
"И сейчас не знаю, – добавил он мысленно. – И не хочу знать…"
Наверное, его ответ показался более чем убедительным, потому что худощавый лишь сокрушенно покрутил головой и скомандовал, обернувшись к парням
– В машину!
Только теперь Стах заметил, что, кроме «волжанки», на поляне, где ему предстояло умереть, находился еще и «джип».
– Еще раз простите, брат, – тихо сказал худощавый – так, чтобы не слышали парни. – Это моя оплошность. С кем не бывает… (Стах сказал «Умгу…») Да будет вечно существовать наше братство Креста и Розы и Коллегия Святого Духа! Вы поедете с нами?
– Нет.
Худощавый с пониманием кивнул.
– Ясно, – сказал он. – Дела…
– Да, дела. Где мы?
Нежданный, негаданный «брат» объяснил. Оказывается, они отъехали от поселка километров на двадцать.
Стах хорошо знал эти места.
– Прощайте, брат, – сказал худощавый с легким наклоном головы.
Видно было, что он робеет и чувствует себя не в своей тарелке.
– Прощайте… – механически повторил Стах и тоже кивнул.
Хлопнули дверки «джипа» и машина, покачиваясь на ухабах, исчезла в темноте.
Стах какое-то время еще стоял, потому что ноги не сгибались, а затем внутри его словно лопнул какой-то болт, скрепляющий части тела, и он мешком завалился на мокрую от росы траву. Его трясло как в лихорадке.
